Над вольной Невой. От блокады до «оттепели» - [25]

Следующим, самым, пожалуй, губительным этапом становится борьба с космополитизмом.

Как это часто бывало у Сталина, он нанес двойной удар: с одной стороны, кампания имела ярко выраженный антисемитский характер, но с другой — конечно, она была задумана более широко — это был удар по свободомыслию, по попыткам какого-то независимого выражения своего мнения. Атака на «космополитов» начинается 28 января 1949 года редакционной статьей «Правды» «Об одной антипатриотической группе театральных критиков». Гнев Сталина обрушился на евреев, как прежде он обрушивался на латышей, поляков, чеченцев и калмыков. Причина — создание в 1948 году государства Израиль, у евреев появилась «вторая родина», а это недопустимо.

Нанести главный удар по космополитам во второй столице было необходимо, чтобы еще раз преподать городу урок: «Не высовывайтесь!» А громить гуманитариев легче: их работы не имеют оборонного значения, зато имеют идеологическое.

Нужно было разгромить так, чтобы страшно стало всем. Лучше всего было бить по наиболее ярким, наиболее авторитетным, популярным людям, потому что резонанс в таком случае будет наибольший. К тому же разворачивалось «Ленинградское дело», вскоре арестовали и ректора ЛГУ Александра Вознесенского. Ясно, что все, кто был близок к ленинградской партийной верхушке, тоже должны были быть выкинуты с работы.

Филфак Ленинградского университета первенствовал среди советских гуманитарных вузов. Филологический факультет ЛГУ не уступал по количеству профессоров с мировым именем ни одному западному университету — ни Сорбонне, ни Гарварду, ни Оксфорду. Здесь одновременно работали пять знаменитостей мирового уровня: фольклористы Владимир Пропп и Марк Азадовский, специалист по западной литературе Виктор Жирмунский и два русиста — Григорий Гуковский и Борис Эйхенбаум. Эти имена сейчас известны не только каждому студенту в России, но вообще любому, кто интересуется литературоведением — в Гёттингене, Принстоне, Кембридже.

4 апреля 1949 года в актовом зале филологического факультета ЛГУ прошло закрытое партийное собрание и было определено, кто подвергнется чистке и как она будет происходить. Подробно рассматривались кандидатуры будущих жертв. Коммунисты-филологи были поставлены перед альтернативой — или они обличают своих учителей, клевещут на них, или сами подвергаются опале. Выбор должен был сделать каждый. Коммунисты в своей массе — те, кто пришел с рабфаков, фронта, — люди из другой социальной страты, чем их учителя. Советский режим с самого начала поддерживал это противопоставление: наша новая советская интеллигенция и вот эта старая. Понятно, кто пользовался бо́ льшим доверием власти. Чистку возглавил декан филфака Георгий Бердников, ученик Гуковского.

Григорий Гуковский

Борис Эйхенбаум

Виктор Жирмунский

«Григорий Александрович был во многих отношениях идеалист, — полагает Лидия Лотман. — И он считал, что Бердников, парень из рабочей среды, — человек простой и чистосердечный. Но это было совсем не так. Бердников — фигура сложная. Я училась с ним в университете, знала его в студенческие годы, когда он ходил в шляпе (отдельно надевались поля, отдельно — верхушка) и в уличном костюме; был беден, демократичен. Он был способный человек, умный. Но он избрал такой путь, поскольку это был путь легкий. И он свои способности сюда отчасти употребил. У него не было никаких моральных ограничений».

5 апреля 1949 года в актовом зале Главного здания университета состоялось Открытое заседание Ученого совета филологического факультета. Повестка — обсуждение идеологических ошибок четырех филологов: Гуковского, Азадовского, Жирмунского и Эйхенбаума. В зале присутствуют только двое из них. Эйхенбаум и Азадовский больны. А вот Гуковскому и Жирмунскому пришлось выслушать обвинения в низком научном уровне их работ, в космополитизме, низкопоклонстве перед Западом. Их обвиняли ученики: Бердников; в будущем знаменитый писатель Федор Абрамов; их клеймил будущий либеральный редактор «Нового мира» Александр Дементьев и академик Николай Пиксанов. Это не было ученое собрание: это был митинг, судилище. Для заседания ученого совета не требуется огромный зал с людьми, исполненными самых дурных намерений.

Георгий Бердников патетически восклицал, выступая против Жирмунского: «Виктор Максимович, вы написали шестнадцать книг — назовите хоть одну из этих книг, которая нужна сегодня советской науке!» Очевидцы рассказывали мне, что Жирмунский вытер пот со лба и тихо ответил: «Все шестнадцать».

Будущий профессор, а тогда выпускник филфака Борис Егоров вспоминал: «Между прочим, Жирмунскому была адресована буря аплодисментов не меньшая, чем Бердникову и другим громилам. Хотя там тоже были аплодисменты, потому что было много специально приглашенных. Мне кто-то сказал: „А вы знаете, такой-то даже со своей женой пришел — как на спектакль“».

По свидетельству Лидии Михайловны Лотман, после исторического заседания Пиксанов пришел к профессору Мордовченко на квартиру, принес пол-литра водки, и они ее распили.

«Он извинился перед Мордовченко, что его упомянул. Мордовченко мне это рассказал. Я ужасно возмутилась и сказала: „А зачем вы с ним пили водку?!“ А Николай Иванович так растерянно сказал: „А куда же водку-то девать?“ И добавил: „И потом он на четвертый этаж лез, старый человек. Ну, и какое-то раскаяние у него все-таки было“. Но главное, у Николая Ивановича было в лице смятение, что он пил эту водку с Пиксановым, а этого делать не следовало. У Томашевского была совершенно другая реакция. Он по коридорам, забитым публикой, ходил и говорил громко: „Вот безобразие! Уборная занята! Руки надо вымыть — я подал руку Пиксанову“».