Над вольной Невой. От блокады до «оттепели» - [18]
Анна Ахматова
Узнав, что перед ним сын бывшего премьер-министра, Владимир Орлов в панике сбежал. Оказалось, что Рэндольф, который находился в СССР как репортер, приехав в Ленинград, по студенческой привычке с утра набрался виски и, узнав, где находится его старый знакомый Берлин, отправился в Фонтанный дом. Проводив Черчилля в гостиницу, Берлин по телефону попросил у Ахматовой разрешения вернуться и вновь пришел к ней.
Поэт и дипломат проговорили всю ночь. Их диалог был прерван только однажды, когда вернувшийся домой Лев Гумилев принес им угощение — блюдо вареной картошки — все, что было съестного в доме. Между собеседниками возникло чувство полного доверия и абсолютное понимание: они говорили на одном языке. Тем для разговоров было столько, что их не могла вместить одна ночь.
Ахматова расспрашивала Берлина о своих друзьях-эмигрантах, о которых она ничего не слышала уже десятки лет. И в свою очередь она поведала ему о своей жизни, об арестах друзей и родных, о гибели Николая Гумилева, прочла «Реквием» и «Поэму без героя». Чувство, которое возникло между ними в эту ночь, проще всего описать как мгновенную любовь, вроде солнечного удара. До конца своих дней оба считали эту встречу ярчайшим событием своей послевоенной жизни.
Они увиделись еще раз, когда Берлин, покидая Советский Союз, снова был проездом в Ленинграде. Он подарил ей томик Кафки на английском, а она ему — свои книги. В одной из них были стихи, которые впоследствии вошли в посвященный ему цикл «Cinque» («Пятерица»):
После первой же их встречи на Ахматову было возобновлено «Дело оперативной разработки», заведенное в 1939 году с пометой «скрытый троцкизм и враждебные антисоветские настроения». В тот же день на «Деле» появилась другая зловещая надпись — категория «Ш» (шпионаж). Всякий дипломат рассматривался в России как шпион. Следовательно, многочасовая ночная встреча Ахматовой с Берлином один на один была чем-то экстраординарным.
Вскоре после встречи с Ахматовой Берлин пишет доклад для британского правительства «Литература и искусство в России при Сталине». Можно не сомневаться, что, как и все документы, пришедшие в Англию из Британского посольства в СССР дипломатической почтой или радиограммой, доклад оказался в руках «кембриджской пятерки».
В 1944–1945 годах Берджес, в то время — сотрудник Министерства иностранных дел Великобритании, переслал в СССР 4404 секретных документа. На Лубянке не хватало дешифровщиков и переводчиков, чтобы обработать этот материал в полном объеме. Поэтому точно не известно, как и когда доклад Берлина лег на стол к Сталину.
На Генералиссимуса не могли не произвести впечатления следующие мысли английского дипломата: «На писателей смотрят обычно как на людей, за которыми нужен основательный надзор, их надо тщательнее ограждать от личного контакта с иностранцами, поскольку только из разговоров с писателями иностранцы, например автор этого доклада, могли получить связные представления о том, как воздействует советская система на их частную жизнь и на жизнь искусства». Или: «Старшие интеллектуалы выказывают признаки того, что скоро снова выйдут на поверхность»; «Солдаты на фронте передавали один другому переписанные от руки стихи… Пастернак и Ахматова начали получать с фронта потоки писем… Ахматова и Пастернак были слишком популярны, чтобы избежать подозрений».
Между тем в апреле 1946 года в Москве с невероятным триумфом прошли поэтические чтения Ахматовой. После выступления в Колонном зале Дома союзов в Кремле публика стоя приветствовала Ахматову 15-минутной овацией. По словам Анны Андреевны, Сталин потом спрашивал свое окружение: «Кто организовал вставание?»
Так должны были приветствовать только его самого. Ахматова для Сталина превращалась в символическую фигуру — кумира молодежи, в том числе и прошедшей войну, человека, осуществлявшего прямые контакты с западными дипломатами. Как раз тогда же, весной 1946 года, Уинстон Черчилль произнес знаменитую Фултонскую речь, где впервые употребил выражения «железный занавес» и «свободный мир», и призвал Запад к бескомпромиссной борьбе с коммунизмом.
Весна-лето 1946 года стали поворотными и во внешней политике СССР. Сталин, никогда не оставлявший мысли о мировом господстве, сразу после войны колебался: у СССР не было ядерного оружия, а Запад предлагал Советскому Союзу экономическую помощь. Может быть, имело смысл до поры до времени сохранять с бывшими союзниками хорошие отношения. Но в начале 1946-го он решает: война неизбежна.
Министр иностранных дел Молотов получает выговор от Сталина за либерализм с иностраными корреспондентами: «Вы поддались нажиму и запугиванию со стороны США, стали колебаться, приняли либеральный курс… и выдали свое собственное правительство на поругание этим корреспондентам, рассчитывая этим умилостивить США и Англию».
Форсируются коммунистические перевороты в странах Восточной Европы, СССР вкладывает огромные деньги в создание собственного атомного оружия. Подготовка к войне подразумевает чистку внутри страны. Постановление об идеологических недостатках в «толстых» журналах было подготовлено Андреем Ждановым загодя. Оно было направлено против московского журнала «Новый мир». Но в начале 1946 года главным объектом расправы стали ленинградские журналы «Звезда» и «Ленинград», а непосредственными жертвами — Анна Ахматова и Михаил Зощенко.
