Над вольной Невой. От блокады до «оттепели» - [106]

В 1967 году я поступал на экономический факультет ЛГУ. В паспорте моем стояло «еврей». Отец пошел к своему однокурснику Николаю Моисеенко, парторгу факультета. Тот сказал: «В этом году нам разрешили принять одного еврея, ладно Яша, пусть это будет твой сын». Ни один из моих одноклассников по 30-й физико-математической школе не поступил ни на матмех, ни на физфак университета. Перед еврейской молодежью стояло три возможных выбора.

Первый — это эмиграция.

В 1970 году группа ленинградских евреев попыталась захватить самолет Ан-2 рейса № 179 «Ленинград — Приозерск», улететь на нем в Швецию и оттуда уехать в Израиль. Попытка не удалась, «самолетчиков» задержали еще на аэродроме. Но, опасаясь новых эксцессов, Советский Союз разрешает евреям (и поначалу только им) ограниченную эмиграцию в Израиль. Как шутили тогда, «еврей не роскошь, а средство передвижения». Получить разрешение на выезд было сложно. Многие попадали в «отказники», их выгоняли с работы, но из СССР не выпускали годами. Тем не менее в 1970 году по израильским визам из СССР выехала одна тысяча человек, в 1971 году — уже около 13 тысяч, в 1972 — более 31 тысячи, а в 1973 году — свыше 34 тысяч человек. (правда, в основном не в Израиль, а в США).

Можно было смириться, тянуть служебную лямку, не надеясь на повышение. Заниматься самообразованием, туризмом, стать синеманом или знатоком редких языков. Это был второй вариант судьбы.

Наконец, евреи составляли важный элемент рискованной «второй экономики»: фарцовщики, работники торговли и общепита, репетиторы, портные, зубные врачи.

Выбор был труден и нередко травматичен.

Для каждого советского еврея существует два ключевых момента. Первый — окончание школы, необходимость поступать в высшее учебное заведение, осознание: самые престижные вузы закрыты для евреев. Туда не берут ребят с пятым пунктом, каким бы ты ни был ярким и интересным.

И второй момент: окончание института, необходимость устройства на работу, когда престижные рабочие места для тебя закрыты, карьера невозможна.

Институт лакокрасочной промышленности с зарплатой 90 рублей. Ни аспирантуры, ни Академии наук. Единственное утешение — хорошее отношение сотрудников. Начальство Бориса ценило. Старательный молодой человек производил самое приятное впечатление. Впрочем, перспектив служебного роста и повышения зарплаты — никаких. Как раз перед его приходом одна сотрудница института уехала в Израиль. Был страшный скандал.

Во время обыска в квартире Фридмана внимание следователей привлекала табличка на внутренней стороне двери его комнаты: «Заведующий лабораторией Борис Фридман». Это не шутка, это мечта. Однако закрытое постановление ЦК КПСС о евреях (там было три «не»: не увольнять, не принимать на работу и не повышать в должности) делает мечту Фридмана неосуществимой. Карьера советского инженера, и без того очень непростая, для него по определению закрыта.

В подобной ситуации многие махали рукой на официальную карьеру и уходили в неформальную жизнь. Наверно, Боря Фридман так бы и поступил, если бы не Элеонора. Она буквально издевается над ним, смеясь, публично рассказывает: мать всегда рассматривала их брак как вынужденный и временный и уже подыскивает, разумеется, нового, достойного дочери, мужа.

Показателен, скажем, такой диалог. Соседка по коммунальной квартире на кухне спросила Элеонору: «Детишек вы хотите или нет?» Та отвечала: «Я не хочу от такого урода детей». Борис пытается доказать, что на что-то годен. Уезжает в Казахстан со стройотрядом, зарабатывает огромные по тем временам деньги — 500 рублей. Чтобы заработать такие деньги, даже в стройотряде, мало было хорошо работать, нужно было, что называется, вкалывать.

Однако Элеонора ведет себя так ужасно, что всякое планирование — бессмысленно. Жена Фридмана больше всего на свете любит покупать: одежду, косметику, обувь. Каждый день — обход магазинов. А семейный бюджет — скромный. Хуже того — пропадают деньги у родителей Фридмана. Прекрасная Эллочка не просто транжирка, она нечиста на руку.

Сослуживцы видели, как убивается Фридман ради благополучия своей супруги. На праздновании 23 февраля в институтской стенной газете поместили дружеский шарж: бедный согнувшийся Боря Фридман несет домой тощую курицу в кошелке, где на диване сидит, болтая ножками, любимая жена. Между собой сослуживцы Бориса называли ее Эллочка-людоедочка.

Фридман ищет выход из тупика: задумывается об эмиграции в Израиль — это шанс для новой жизни. Через пару лет способный и энергичный специалист мог бы встать на ноги. Но главное — переезд в Израиль позволил бы Фридману оторвать любимую жену от стяжательской семьи. Среди его друзей появляются молодые сионисты. Они поют еврейские песни, ходят в синагогу, изучают иврит.

Однако Фридман выяснил: попытка уехать из СССР — мероприятие рискованное. Его живущие в Тбилиси двоюродные братья Гольдштейны подали заявление на выезд и получили отказ. Отказ в праве на выезд означает полное крушение всех жизненных планов. Отказник годами находится под бдительным контролем сотрудников Комитета государственной безопасности и теряет право на сколько-либо достойную работу. В отказе и профессора работали дворниками.