Над тёмной площадью - [49]

Я открыл дверь и заглянул в комнату. Там стоял зыбкий полумрак, в окнах мерцал уличный свет. Кто-то потушил свечи, но шторы были раздвинуты; все было окутано золотистой пеленой, словно россыпью мелкой звездной пыли, и на стенах танцевали отражения горевших высоко в небе рекламных огней. На диване, где раньше был Пенджли, лежал Хенч. Его большое, мягкое тело покоилось на нем, как огромная, бесформенная, измятая перина. Голова закинута назад, рот открыт. Изо рта вырывался тягучий, заунывный храп. Этот равномерный, повторяющийся через короткий период времени звук проникал во все уголки квартиры.

— Пойдемте в спальню, — сказала Хелен. — Пусть он спит.

Я последовал за ней. Мы закрыли за собой дверь и сели рядом на кровать.

Она заговорила, и я услышал низкий, глубокий, исполненный трогательной доверчивости голос, который всегда был мне безгранично дорог и мил:

— О Дик, мне так не хотелось, чтобы вы приходили, но все же я рада, что вы здесь. Если бы вы не вернулись, я не знаю, как бы я… — Она посмотрела на меня и улыбнулась новой, совсем не прежней улыбкой, как будто мы теперь существовали в другом, неведомом дотоле нам мире. — Какой же вы грязный. Пойдите умойтесь. Наверное, ужасно ощущать себя таким перепачканным.

Кивнув, я прошел через спальню в ванную. Мылся и все время прислушивался к храпению Хенча. Это было единственное, что нарушало тишину квартиры. Невозможно передать, какими странными мне казались эти звуки, словно доносящиеся из другого мира. Странно, но для меня даже храп Хенча звучал как-то по-новому и, я бы сказал, имел какой-то особый смысл…

Я помылся. Соскреб с себя всю грязь. Расчесал волосы щетками Осмунда. Мне очень хотелось взять бритву и побриться, но это отняло бы слишком много времени.

И вернулся к Хелен.

— Скажите-ка мне, что там было с Осмундом? — обратился я к ней.

— Я не знаю, где он. После того как вы с Буллером ушли…

— Нет, до этого, — перебил я ее, — когда вы были наедине с ним, а мы ждали в соседней комнате. Что он вам сказал? Я хочу знать все.

— Все? — Она улыбнулась знакомой мне иронической улыбкой. — Всего вам никогда не узнать. Сие никому не известно. — Ее голос упал почти до шепота. — В этом-то весь ужас. Тут много есть такого, чего мы понять не в состоянии. Скачок из одного мира в другой был таким внезапным, что сейчас мне все кажется ненастоящим, утратившим связь с действительностью. Да, все-все. — Она помолчала, словно обдумывая что-то. Затем продолжила: — У нас очень мало времени, Джон может вернуться в любую минуту, или может случиться еще что-нибудь. Я вспомнила один случай, и теперь он не выходит у меня из головы. Мне кажется, здесь прослеживается некая параллель. Когда-то у меня была подруга или, если хотите, знакомая. Я не очень хорошо ее знала, но она была очаровательная, милая, доброжелательная, умненькая. Я попросила ее пожить вместе со мной в квартире, которую я тогда снимала в Кенсингтоне. В первый вечер она была прелестна. Мы ходили на концерт и наслаждались каждой минутой нашего общения. На следующее утро мы опять нарадоваться не могли друг на друга. Мы беседовали, и выяснялось, что нам с ней нравятся одни и те же вещи. После чая она ушла к себе в комнату вздремнуть перед ужином. Час спустя я вошла к ней и разбудила. Дик, она проснулась совершенно другим человеком — злобным, грубым, вздорным. Даже черты ее лица изменились. Вечер был ужасный, и на другое утро после дикой ссоры, во время которой она вела себя как торговка из рыбного ряда, она уехала. Я не могу вам описать, как все это было отвратительно. Я ничего не могла понять, потому что это было выше моего понимания.

Позже я узнала, что она безнадежная наркоманка. Мне с тех пор казалось, что тот момент, когда она так внезапно и без всякой видимой причины переменилась, был для меня самым ужасным и тяжким в моей жизни. Вспышка необоснованной, дьявольской злобы… Можно ли доверяться человеческой душе, если такое с ней могут сделать наркотики? Сколько миров может быть у человека и где тот, в котором все — подлинное, в котором можно на кого-то надеяться?.. Это пустые разговоры, но должна сказать, что в ту минуту, когда, оттолкнув Джона, я заглянула в комнату… произошло то же, что и в случае с подругой… все резко изменилось… мы оказались в другом мире, не желая того, и отныне там и останемся… Все теперь стало другим, надеяться не на что, может случиться все, что угодно…

— Мы не стали другими, Хелен, — прервал я ее, — вы и я.

— Стали. Не знаю, хуже или лучше, но в любом случае мы теперь другие. А Джон, Джон, когда он привел меня сюда, чтобы все рассказать… это было чудовищно. Случились сразу две вещи. Во-первых, у меня появился такой страх перед ним, что, если бы он дотронулся до меня, я бы закричала. И во-вторых, я так обрадовалась, что Пенджли уже нет на свете, страшно, безумно обрадовалась! Но — пусть бы его убил кто-нибудь Другой, но не Джон! И все время, пока он со мной говорил, я твердила самой себе: «Только не смей ему показывать, что в тебе что-то изменилось, что ты боишься его, что ты не вынесешь его прикосновения. Он ничего не должен знать!»