Над просторами северных морей - [48]

могил в земле промерзлой

не копали —

взрывали толом землю у скалы.

За всех ребят, кого уже не стало,

мы в цель метали яростно металл.

Комиссар умолк. Пораженные скупыми строками, летчики и техники не сводили глаз с юного лица поэта. Тот, смущаясь все больше, сидел потупившись. Константин наклонился к нему, положил на его худенькие плечи свои могучие руки, тихо сказал:

— Спасибо, Кроня! От нас и… от них.

Устименко тихо выстукивал дробь на столе. Потом вскинул лобастую голову:

— Что слышно о Киселеве, Леонид Васильевич? Нашли?

— Пока нет. Ищут. Хотя… в тундре выпал снег! Теперь они погибли, до весны… Что делать? На Севере такое случается. Засыплет снегом, образуется лед…

Трагическая картина была настолько реальной, что Усенко невольно оглянулся на Обойщикова. Тот сидел рядом с закрытыми глазами, правой рукой потирал высокий лоб.

— Ничего! Найдут! — вдруг тихо проговорил Кронид. — Потомки найдут.

— Что? Что? — переспросил Константин. Обойщиков встал, уперся кулаками в стол и с полузакрытыми глазами прочитал:

Потомки в мирный день придут сюда

с моими встретиться друзьями

и всех

впечатанных в седую толщу льда

рассмотрят удивленными глазами…

Макар Давыдович в задумчивости слегка тронул клавиши баяна. В комнате прозвучала знакомая мелодия. В нее незаметно, осторожно, чуть слышно вплелся мягкий тенор Жучкова:

Ревела буря, дождь шумел…

Мелодию тихо, вполголоса подхватили другие. Голосов становилось все больше, звуки глуше, грознее:

И беспрерывно гром гремел,

И ветры в дебрях бушевали…

Могучая русская песня звучала в тесном помещении столовой особенно сильно. Звучала не только памятью погибшим. В ней торжествовала несокрушимая вера в грядущее.

7

Когда в кромешной темноте Пе-3 зацепился крылом за землю, страшной силы удар тотчас разрушил машину, выбросил из кабины техника Цеху, сорвал с него часть одежды. Владимир потерял сознание и сколько находился в беспамятстве, установить позже не мог: наручные часы разбились вдребезги. Очнулся он от пронизывающего холода в выемке почвы, заполненной водой и мхом. Вода пропитала брюки, гимнастерку, затекла в сапоги, неприятно холодила дрожащее тело. Вокруг было темно, только невдалеке колыхалось неяркое пламя: догорал «Петляков».

Тотчас в голове мгновенно, как ослепительная вспышка света, восстановилась вся картина полета: он, Цеха, не летчик, а техник и на борту Пе-3 в воздухе, тем более в бою, ему делать нечего. Но на земле без него, без его работы машина не взлетит. Поэтому, когда командир эскадрильи приказал готовиться к вылету с последующей посадкой после боя в Энске Владимир бросился к командиру экипажа, стал просить «прихватить» его с собой на оперативный аэродром — по-иному он, комсомолец, поступить не мог. Но брать в боевой самолет даже хозяина машины — техника всеми инструкциями запрещалось, и Киселев отказал. А в море шел бой, там нужно было наращивать силы. В Энске людей не хватало. Ждать, когда транспортные самолеты перевезут туда нужных специалистов, было некогда. Воевать же без техника истребитель не мог. Цеха настаивал, и Киселев согласился. Так Владимир оказался на Пе-3 в полете и сидел на полу кабины, зажатый бронекреслом пилота и бортом. За его спиной на штурманском месте трудился воздушный стрелок-бомбардир звена лейтенант Семен Григорьевич Ананьев, а в кормовом отсеке, куда на перелет были засунуты брезентовые самолетные чехлы, находился четвертый член экипажа — механик авиавооружения сержант Безгин Павел Иванович.

Безгин тоже полетел неожиданно. Цеха видел, как механик обратился к комэску. Кузин очень спешил, всех поторапливал и потому, не вдаваясь в подробности, согласно махнул рукой. И механик забрался в отсек. Владимир этому даже обрадовался: он служил с Безгиным с довоенных лет, прошел с ним, как и с лейтенантом Ананьиным, фронты финской и фронты Великой Отечественной войн, хорошо знал и ценил как незаменимого специалиста и храброго воина: такой добросовестный помощник разделит все трудности!

Потом над морем был бой. Владимир видел, как Киселев вслед за Кузиным решительно атаковал немецкие самолеты, как грамотно маневрировал «Петляковым», прикрывая командира, вступал в единоборство с вражескими воздушными стрелками, как Семен Ананьев бил по фашистам короткими очередями, успевая перебрасывать свой тяжелый пулемет с одного борта на другой, видел, как был сбит «юнкерс».

Когда бой кончился и они полетели к берегу, стемнело, и он, Цеха, включил подсветку приборов, а потом, затая тревогу наблюдал за молодым пилотом и за тем, как опытный Ананьев часто наклонялся к нему, помогал. В общем, полет в темноте протекал нормально: Киселев освоился и пилотировал уверенно. Потом они отвернули на юг, покружились там и вышли на береговую черту, по ней добрались до Энска. Там, на земле, горела бочка с мазутом, а по кругу носились огни кузинского самолета, и Киселев опять полетел на юг. А потом этот неожиданный и страшный удар! Свет померк, и Владимир провалился в темноту, из которой долго никак не мог выбраться. А когда выбрался, то сразу увидел это пламя и никак не мог понять, где он и что с ним.

Вдруг голову техника пронзила тревожная мысль: «Что с ребятами? Где Киселев? Где Ананьев?» Владимир попытался приподняться, но руки, ноги, все тело сковала такая резкая боль, что он не сдержался и вскрикнул. Полежал немного, соображая. Сильнее почему-то болела правая сторона. Видимо, удар пришелся на нее. Цеха осторожно подвигал руками, ногами. Обрадовался: подчиняются, значит, целые! Только плохо слушаются, словно чужие. Ныло тело, во многих местах саднило — очевидно, царапины, давило помятую грудь, было трудно дышать, а в голове сильный звон мешал думать. Слегка тошнило.