Над просторами северных морей - [49]

Сделал попытку встать и не смог. Потом, сцепив зубы, невероятным усилием воли все же заставил себя сесть. Удивился: движения незначительные, а устал, будто на крутую гору катил воз с поклажей. Кружилась голова.

Отдышался и, собравшись с силами, цепляясь руками и ногами, все ж выполз из выемки и опять устал. Помочил водой гудящую голову. Мучительно захотелось пить.

Попытался встать на ноги и упал. И тут же, разозлившись на свою беспомощность, встал. Голова закружилась сильнее, покачивало, но он устоял на ногах. Огляделся: не видно ни зги! Прислушался: тихо. Только потрескивание огня нарушало эту страшную тишину. Сразу же решил: нужно найти товарищей. Он тихо позвал одного, другого третьего. Никто не откликался.

Позвал громче. Закричал. Ответа никакого. Тихо и тем* но. «Как в могиле!» — подумал Владимир. Он сделал шаг к огню и, на что-то наткнувшись в темноте, упал: Это «что-то» оказалось знакомым до мельчайших подробностей мотором самолета: ударом его сбросило с подмоторной рамы, и он лежал теперь в десятке метров от горящего фюзеляжа. Мотор был еще теплый, и Владимир пластом лег на него, прижался, будто к живому и близкому другу.

Отдохнув, обошел мотор и сделал несколько шагов к огню. Правая нога наступила на мягкое и податливое. Цеха наклонился. Рука натолкнулась на сапог, в нем — обугленная нога! Владимир был не из робкого десятка, но и его сердце дрогнуло. Он похолодел, отпрянул. Стало до жути страшно: темнота, слабый огонек и… обугленная нога.

Цеха вернулся к мотору, сел, решив дожидаться рассвета и осмыслить сложившееся положение. Боли в теле и голове усилились. На него надвигалось что-то мягкое, темное и неотвратимое. Иногда это «мягкое» со страшной силой опрокидывало его в темноту, и он впадал в беспамятство. Потом медленно приходил в себя.

Быстро холодало. С невидимых небес стали срываться снежинки. Мотор охладился, и прикосновение к нему усиливало чувство холода. Пришлось оставить его и присесть.

Холод заставил его вспомнить об огне. Он постепенно угасал. Нужно было поддержать его. Но чем? Владимир пошарил вокруг, нащупал мох. Отодрал слой, принес к огню, обходя стороной труп. Но мох не горел, только чадил. Огонь погас. Цеха остался в темноте и в неизвестности.

Мороз все крепчал. Чтобы не замерзнуть, Владимир хлопал себя руками, крутил ими, попробовал двигаться, ходить, пытался даже бегать — все это немного согревало, но не хватало дыхания, он быстро уставал и останавливался перевести дух. А мороз будто подстерегал измученного человека, сразу завладевал им. И тот вновь заставлял себя двигаться.

Долго, очень долго тянулась эта бесконечная ночь. Цеха ждал рассвета. Но рассвет не облегчил отчаянного положения техника: теперь глаза увидели то, что скрывала ночь, — безжизненную тундру. Во все стороны на все обозримое пространство простиралась бескрайняя болотистая равнина, совершенно голая, однообразная, без деревьев и кустарников, усеянная только замшелыми камнями и валунами разной величины и формы, да белыми островками выпавшего за ночь снега.

За мотором, у которого ночью укрывался Владимир, по всей округе валялись разбросанные обломки разбившегося «Петлякова». Бесформенной обгоревшей грудой металла темнел разломившийся фюзеляж и остатки крыльев с разрушенной кабиной. Чуть дальше, опираясь на валун, как на подставку, торчал хвост — деформированный стабилизатор с раздвоенными помятыми килями. Над страшной картиной катастрофы гулял пронизывающий ветер. По небу быстро бежали низкие темно-серые облака, сеявшие на землю снег.

Цеха направился к груде металла, еще недавно бывшей самолетом, и остановился как вкопанный, увидев обгоревший труп. Это на него он натолкнулся в темноте. По обрывкам одежды он узнал: Безгин… Ужасная душевная мука отодвинула собственную боль: так неожиданно оборвалась жизнь этого замечательного парня.

Техник подошел к разрушенной кабине, заглянул в нее, чуть не вскрикнул: в пилотском кресле в обычной позе — правая рука на штурвале, левая на секторах газа, ноги на педалях — сидел, склонив голову набок, будто вздремнув, Петя Киселев. Владимир бросился к нему и в ужасе отшатнулся: пилот был мертв. Смерть застигла его на боевом посту, но не обезобразила, привязанные ремни удержали тело в кресле, пожар не тронул. А может, от пламени прикрыла его бронеспинка? Цеха смотрел на своего командира, и ему показалось, что сейчас тот, как обычно, встряхнет головой, отбрасывая светлый чубчик, распахнет голубые глаза, улыбнется и окающим ярославским говорком скажет что-то застенчивое. Представление было настолько реальным, что Владимир закрыл глаза. Спазмы сдавили ему горло, на глаза навернулись слезы.

«Петя, Петя! — мысленно обратился к пилоту техник. — Как же это, командир? Как же?..» Понурив голову, он отошел в сторону. Потом вернулся, кинулся к кабине: где Ананьев? Смутная надежда иглой вонзилась в сердце, заставила его затрепетать: может, Семена, как и его, Цеху, выбросило, он жив, где-то лежит или бродит?

— Сеня! — громко позвал Владимир, обходя груду металла. — Семен! Семен Григорьевич! Се-е-еме-ен!

Но безмолвна тундра. Не звучит даже эхо. Пусто вокруг, спрятаться негде. Цеха вернулся к обломкам кабины и на том месте, где было сиденье стрелка-бомбардира, увидел останки друга и рядом выгоревшее пространство: за перегородкой на самолете размещался самый крупный бензиновый бак. От него ничего не осталось. Глотая слезы, он оставил кабину и побрел к мотору, в бессилии упал на него.