Над Курской дугой - [79]

Склонив голову, я стоял перед останками Чернышева, и непроизвольно вслух высказывал то, что было на душе: «Емельян, друг ты мой и славный товарищ по оружию! Каким ты был прекрасным человеком! Ты вчера еще мечтал об Октябрьских праздниках, а сегодня уже нет тебя… Ты с час тому назад думал только о жизни, потому и не простил душевной слабости товарища в бою. Ты никогда не задумывался о смерти — и вот она случайно настигла тебя».

Нарушенная «фоккерами» нормальная жизнь аэродрома быстро восстановилась.

Командир полка собрал летчиков. Не стал разбирать полет и ошибки, а только спросил:

— Понятно, когда летчик бессилен?

И может быть, от мысли, что ты жив, что погиб другой, не хотелось говорить.

В душе, наверно, каждый благодарил майора Василяку за то, что он никого не упрекает в беспечности.

— Ну, расходитесь по самолетам! — закончил Василяка. — Через пятнадцать минут новый взлет. — И показал рукой: — Вон «илы» уже идут.

10

Ранение — несчастье, но несчастье, к которому относятся почтительно, с уважением. Даже установлены знаки за ранения — ленточки. Их, подобно орденам, носят на гимнастерках. Узенькие продолговатые нашивочки показывают, что владелец Их пострадал в борьбе с врагами Родины.

Ранением, как и боевой заслугой, казалось бы, можно гордиться, а я испытывал угрызения совести. Семь мелких осколков, впившихся в руку и один в щеку, воспринимал как наказание за обрушившееся на нас несчастье. Конечно, виноват не только я один, виноваты все летавшие. Однако свою вину я считал наибольшей. Я был ведущим группы, люди доверились мне, а я перед посадкой проглядел вражеских истребителей. Беспечность — вот причина печального исхода вылета. Самый опасный враг на войне — благодушие. Страшен не тот враг, который перед тобой, а тот, которого не видишь и не ждешь.

…И пала, грозная в боях,

Не обнажив мечей, дружина.

Повторяя про себя эти слова из старинной народной песни, я думал, что они относятся и к нам. Надо же так случиться: проведя успешный бой с четырнадцатью истребителями, мы оказались беспомощными против пары «фоккеров», потеряли товарища и два самолета, «не обнажив своих мечей», И где? У себя над аэродромом.

В голове все отчетливее и отчетливее встают отдельные моменты вылета. Казалось бы, при скверной видимости нужно быть особо осмотрительным, а я даже не соизволил перед посадкой взглянуть в сторону солнца, где нас поджидали «фоккеры». Не лучше действовал и руководитель полетов капитан Рогачев. Он «фоккеры» даже впопыхах перепутал с «мессершмиттами», чем ввел всех в заблуждение и устроил такой переполох, что несколько минут, отыскивая «мессеров», летчики беспорядочно крутились над аэродромом. Опытный и хитрый противник за это время успел безнаказанно уйти к себе.

Видно, надеяться на то, что дома и стены помогают, не приходится. Эта поговорка, особенно на войне, не всегда правильна. Даже вредна.

Тяжело было выслушивать слова сочувствия. Хотелось поскорее уехать с аэродрома, чтобы все пережить наедине. Миша Сачков со свойственной ему наблюдательностью сразу отгадал мои намерения и, когда я уже сел в санитарную машину, как бы невзначай поинтересовался:

— Васильич! Видать, у тебя аппетита нет: без завтрака хочешь уехать?

— Ты почти отгадал.

Миша заговорщически улыбнулся:

— У меня от вчерашнего ужина немного осталось. Давай выпей — и полегчает.

— Не могу.

— Ну, будь человеком… Пойдем позавтракаем.

В столовой все разговоры вертелись вокруг нашей неудачи над аэродромом. Правда, подавленности, которая тяготит людей в первые минуты после поражения, уже ни у кого не было. Боевая обстановка приучила жить не прошлым, а настоящим и будущим. Как ни тяжелы утраты, они не должны выводить летчиков из равновесия. Впереди жестокие бои, новые испытания. Сознавая эту необходимость, каждый старается быть крепче, прогоняя горе незатейливой шуткой.

Не понимая психологии летчика, некоторые расписывают его этаким сверхъестественным богатырем, пытаясь объяснить все «особым природным дарованием». А ведь, чтобы быть неплохим воздушным бойцом, нужно иметь в первую очередь острый ум, мгновенную реакцию на окружающее и нормально развитые органы чувств. Значит, летчику, пожалуй, больше, чем кому бы то ни было, присущи все человеческие переживания. Сколько же нужно воли, чтобы в каждом боевом полете смотреть прямо смерти в глаза, а на земле потом отделываться шутками!

— Что бы ни говорили, а «фоккеры» дали нам фору, — подзадоривал Сачков Тимонова. — Только вот не пойму, почему ты, Тимоха, держал их сторону, удивляюсь, чем тебя подкупили?

Николай Тимонов ехидно кивнул на Рогачева:

— Я дисциплинированный человек, выполнял приказания старших.

Шутку поняли все. Когда «фоккер» снял Чернышева и подбил штурмовика, Тимонов, используя свое преимущество в высоте, быстро стал настигать фашиста. Но как раз в это время руководитель полетов и передал об атаке «мессеров». И конечно, все летчики решили, что «мессеры» сзади. И инстинктивно защищаясь, каждый развернулся назад. То же сделал и Тимонов. А он мог бы легко сбить «фоккера»…

— Ну что ж, братцы, виноват, — каялся Рогачев. — Оказывается, руководить полетами не так просто. Здесь тоже надо смотреть в оба и быстро соображать, как в бою.