Над Курской дугой - [38]

— Сачок (так часто мы называли Мишу), ты слышишь что-нибудь? — несколько раз с раздражением бросил я в эфир, все еще рассчитывая возвратить тройку.

Молчание.

Может, я ошибся и зря расколол эскадрилью? Смотрю на компас. Магнитная аномалия, о которой здесь так много уже слышали, поколебала во мне уверенность в правильности показания стрелки. Неужели заблудился? Когда не уверен, колеблешься, такая мысль действует ошеломляюще. Поддайся ей — и станешь жертвой страха. Земля, небо, свой самолет — все покажется чужим. Ох и опасна эта штука — паника в полете и недоверие к приборам! Все слабеет: и память, и воля. Хорошо, что трезвый рассудок, этот верный испытанный друг, приходит вовремя на помощь и охлаждает взбунтовавшиеся нервы.

Сличаю местность с картой и компасом. Железной дороги, отходящей от станции Ржава на Старый Оскол, на карте нет. Она проложена перед началом боевых действий. Очевидно, этого не знал капитан и, не взяв в расчет показания компаса, заблудился.

За какую-то минуту звено во главе с инструктором скрылось из виду. Подумал о Сачкове. Он не из молодых, но, выходит, излишне доверчив. Слепая вера опасна. Летчик может надеяться на ведущего, но больше всего — на себя. Если не уверен в своих силах, признайся. Тебе помогут. На «авось» никогда не полагайся.

Что теперь будет с заблудившимися? Восстанавливая ориентировку, будут метаться из стороны в сторону и могут напороться на противника. А потом? В лучшем случае совершат вынужденную посадку.

Уже перед вылетом у меня не было доверия к этому легкомысленному капитану. И почему я не пошел с Худяковым к командиру полка, чтобы упросить его не назначать незнакомого человека ведущим. Вдвоем-то сумели бы уговорить Василяку. Не сделали этого, и получилось плохо. Особенно для меня. Всю полноту ответственности за выполнение задания теперь несу я.

Может быть, только сейчас по-настоящему почувствовал, что быть ведущим группы куда сложней и ответственней, чем летать ведомым. Не оттого ли мы с Худяковым так легко положились на капитана, сдав ему эскадрилью, в которой он не знал ни одного летчика? Приказ! Как легко порой безынициативность и недомыслие прикрыть приказом свыше. Фактически мы совершили преступление перед совестью, но за это не наказывают. А зря.

Нас пятеро. Сумеем ли выполнить задачу? Настроение испортилось. Все настораживает и беспокоит. Сильно нервничаю.

Гляжу на группу. Выборнов крыло в крыло летит со мной. Тимонов, оставивший с капитаном своего ведущего Сачкова, тоже доверчиво пристроился ко мне. Мелашенко, опытный воздушный боец, летит со своим напарником с нами, но немного в стороне. Это значит Архип принял меры предосторожности. Взаимно хорошо просматриваем воздушное пространство и можем легко прийти на помощь друг другу при атаке немецких истребителей. Молодец! Предупредительность нужна везде. А вот Выборнов и Тимонов плотным строем сковали себя. Передаю им по радио: «Разомкнуться!»

На подступах к линии фронта наталкиваемся на шестерку «мессершмиттов». Не приняв боя, немцы ушли в сторону с набором высоты. Связываться с ними пока незачем, у нас задача — бить бомбардировщиков. Веду группу дальше, в район, где приказано прикрывать войска. Выборнов и Тимонов, почуяв опасность, опять прижались ко мне. Зачем? Нужно действовать свободно, но люди в такие моменты инстинктивно сближаются. Может, поэтому так трудно и входят в нашу практику разомкнутые боевые порядки. Но вот летчики сами замечают свою ошибку и отходят на нужное расстояние. Это говорит уже об их тактической сообразительности.

Вдруг впереди и ниже, в том месте, куда летим, вырос вражеский корректировщик-разведчик «Хеншель-126». Истребители прикрывают его и, не имея пока значительного преимущества в высоте, не осмеливаются нападать на нас.

Внизу всполохами огня сверкают разрывы, черным дымом бугрится земля. Немецкая артиллерия бьет по нашим войскам. Паршивенький корректировщик указывает ей цели. Сейчас, мне кажется, главная задача — уничтожить этот самолет. А «мессершмитты»? Боя с ними не избежать. Вдруг появятся бомбардировщики? Скованные истребителями противника, мы не сумеем отразить налет. Меня тогда обвинят в чем угодно: и в невыполнении приказа, и в самовольничестве, и в дезорганизации группы, и. наконец, в срыве боевого задания. Эх, почему не пошел за капитаном? Как бы все было просто. Но тут же отгоняю трусливую мысль.

Корректировщик все кружится, и вражеская артиллерия методично обстреливает наши окопы. Что делать?.. Бить врага!

Пока фашистские истребители в нерешительности, командую Мелашенко с ходу сбить «хеншеля». Не тут-то было! Архип только сумел подбить его. «Мессершмитты» стремительно набрасываются на нас.

Лобовая атака! Мне она хорошо знакома. Знаю, что она неэффективна — опасаться нечего. Противник обычно избегает лобовых атак. Сейчас же, защищая своего корректировщика, для него нет другого выхода, как напасть на встречных курсах. Демонстративно не примем атаку и перед самым носом врага отвернем, уступим пока дорогу. Рискнем малым для большого. Показом ложной слабости обманем врага. Фашисты попытаются воспользоваться нашей «трусостью» и атаковать в момент отворота. Только бы удачно рассчитать. Но поймут ли и выполнят ли мой маневр ведомые? И вдруг еще мысль: «Стоит ли таким сложным маневром искать победы? Не обернется ли он против нас самих?» Нет, фактически для ведомых маневр очень прост, только Я должен действовать точно. Без риска воевать нельзя.