Над Кубанью. Книга вторая - [4]

— Все шуткуешь, сосед, — тихо произнес Егор и полез в карман.

Литвиненко отпрянул.

— Револьвер, револьвер!

Мостовой вынул заветную бумажку — обращение Петроградской коммуны. Бумажка вчера была бережно склеена Сенькой, и мальчишка с удовлетворением видел белые полоски, затвердевшие от клейстера. Отец без запинки начал читать воззвание.

— Давно бы так, батя, давно бы так… — шептал Сенька.

Тени вчерашней ночи вставали перед ним, и сердце наполнялось чем-то теплым, детски чистым и искренним. Карагодин, заметив волнение мальчика, приблизился к нему.

— Все ладно будет, Семен Егорович, — успокоил он.

— Сейчас у них дух зайдет, зайдет дух, дядя Семен, — быстро шептал Сенька.

Отец окончил чтение. Толстый листок дрожал в его посиневших пальцах. Перед ним, почти грудь о грудь, стояла тяжелая, душная толпа. Молчали. Егор знал, что люди, близкие ему, уже давно сказали свое слово, без нажима на них, отвезя хлеб на жилейский разъезд. Очередь была вот за ними, услужливо собранными сюда гвардейским вахмистром Ляпиным.

Мостовой осмотрелся и словно отрезвел. Он почувствовал стыд за свой чистосердечный порыв, и холод отчуждения утяжелил его тело. Он провел рукой по глазам. Люди глядели все так же непонимающе, жестоко. Вот отсюда, вот так начинается всполох, когда безудержно поднимаются станицы, топот восстаний покрывает звонкую землю, гудит набат и снег внезапно расцветает алыми цветами. Перед глазами Мостового проплыли картины из хорошо известных ему казачьих песен и думок. Плохо было тому, кто поднимал руку на общество и старшинство. На миг затуманился мозг… Бо-гатунцы и бойцы жилейской дружины полукружием охватили его. У них были решительные и сосредоточенные лица. Среди них Степан Шульгин, Антон Миронов, оставленный в Богатунском совете за Хомутова… Егору показалось, что Антон весело подморгнул ему. Надо было действовать решительно. Мостовой знал: малейшая уступка означала поражение.

— Ключи, — твердо произнес он.

Литвиненко, пережидавший переломный момент, выпрямился, застегнул бешмет. Отвел руки сынов. Это уже не был хилый, как бы придавленный несчастьем старик. Перед Егором предстал хитрый и опасный враг, только на время надевший личину смирения.

— Имеешь право, ломай замки.

— А человечество не понимаешь? — Мостовой близко поднес обращение Петрокоммуны. — Человечество, а?

Литвиненко выхватил бумажку из рук Егора.

— Что ты в меня тычешь? — вскняел он. — Они люди, а мы собаки? Им отдай, а сам с голоду подыхай! Так, что ли, по-твоему?

Мостовой, ничего не отвечая, нагнулся, поднял бумажку и, твердо ставя ступни, пошел сквозь толпу. Расступились. Егор направился к одиноко стоящим распряженным дрогам. Пошатав их, он нагнулся, что-то щупая под передком, уши налились кровью. Потом он постучал по низу деревянной болванкой, пока наружу не показалась головка шкворня. Уцепившись за головку пальцами, сразу вытащил этот своеобразный ломик. Возвратился к амбару.

— Арестантское дело, — тихо сказал Павло, нагибаясь к нему.

Мостовой легонько высвободил плечо и молча вложил шкворень в пробой. Как-то подпрыгнул всем телом, повис на ломике. Пробой поддался и вылез, таща за собой желтую сухую древесину. Егор рванул от себя. Двери с треском раздались. На известковые камни порожков, на снег, затоптанный сапогами, потекло зерно. Амбар был набит «под завязку».

— Наваливай! — закричал Егор торжествующе. Уловив легкий испуг на лицах единомышленников, повторил приказание.

Литвиненко пятился назад:

— Разбойник!..

Повозки подъезжали. Раскинули латаный брезент, появились мешки, завязки из шпагата.

— Перевеивать не будем? — озорно крикнул Шульгин.

— Давай так, — сказал Егор, — я его когда-то сам перекружалил. Ядреное зерно…

Когда тронулась первая подвода, старуха Литвиненко громко завыла, срывая с себя полушалок и платки. Ее поддержали невестки.

К женщинам, сбившимся в кучу, подошел Ляпин.

— Милуетесь на комедь такую? — упрекнул он. — Глядите, к вам двинутся. Не сегодня, так завтра.

Кое-кто из баб выпустил волосы, приготовляясь поддержать причитанье.

— Бабоньки, чего вы его слухаете? — выскочила Любка Батурина. — У него зуб со свистом. Он сам вроде Со-ловья-разбойника… Тимоха на велигуровской протоке себя пометил… кровью помеченный… — Толкнула Ляпи-на: — Иди, гвардеец. Таких мы видали.

Ляпин отступил, пораженный небывалой непочтительностью Любки.

— Павла приведу, шалава. Подол задерет. — Обратился к лритихшим женщинам — Есть середь вас бабы тех, кто па Катеринодар-город подался? Истинную власть рушить… Видите, что большевики с нами делают?

К Ляпину подошел Шульгин.

— Брось, Ляпин, — пригрозил он. — Мостовой давно до твоей благородии добирается. Не серди его.

Народ тихо загудел. Из амбара продолжало течь зерно. Мостовой торжествовал. Еще одна победа. Борьба поднимала в нем новые силы и готовность к продолжению этой борьбы, которая никогда не казалась ему легкой. Сенька крутился возле отца. Егор поймал сына, нагнулся как к сообщнику.

— Шут с ними, с амбарами. Только на глаза мозоли набивают, — повторил он Сенькину фразу.

— А я, батя, уже голыш приготовил, — похвалился Сенька, показывая серый булыжник;—думаю: как на тебя бросются, так я начну колошматить…