Над Кубанью. Книга вторая - [5]

Литвиненко ушел в дом, опустился на лавку и залпом выпил большой черпак юшки грушевого взвара.

— Чего ж теперь делать? — присаживаясь спросил Ляпин. — Только антихриста вроде еще па свете не было.

— Всех он вас перешиб, Егорка, — укорил Литвиненко.

— Верно, — покорно согласился Ляпин. — Думал было к нему сунуться, да вроде кто ноги гвоздями пришил. Какой-ся от него яд выходит.

Литвиненко снова глотал взвар, покряхтывал и посапывал.

— За другой не принялись?

— Пока один подчищают.

— До остальных амбаров ему пустяк добраться, — сказал Литвиненко, — абы только первый кусок вырвать, теплого мяса нюхнуть. Глазищи-то у него какие-то зеленые, страшные. Видел?

— Видел.

— Чего же делать теперь? — скривив губы, спросил Литвиненко. — Прощеного воскресенья дожидаться? Казачество в навоз мешают. Видать, скоро вместо кизяков в печку кидать начнут.

Брагин вошел в комнату вместе с Лукой Батуриным.

— Его зачем привел? — тихо спросил Ляпин. — Сын-то с теми.

— Чепуха, — отмахнулся Брагин. — Старик хороший. Да и сын неплох.

Он подсел к столу, расправил черные усики и, вытащив из кармана зеркальце, начал разглядывать ровные белые зубы.

— Беседовал с полковником Мостовым, — обронил он.

— Ну? — живо заинтересовался Литвиненко.

— Сумасшедший, — раздельно произнес Брагин, — очевидный сумасшедший.

Хозяин отодвинулся, искоса взглянул на есаула.

— Зря вы его таким считаете, — сказал он. — У Егорки ума на четырех хватит, только ум у его какой-то ядовитый против своей станицы.

— Полоумного прижаливать полагается, — заметил Ляпин, — а Егорка жалости недостойный. Убивать надо.

— Как же это? — озираясь по сторонам, спросил Литвиненко.

Ляпин замолк и, оглаживая короткую бороду, медленно раскачивал на лавке свое длинное прямое туловище. Батурин со свойственной ему мнительностью заметил стеснение, очевидно происходящее от его присутствия. Обида, горькая обида несправедливого отчуждения заставила его подняться и взять шапку.

— Куда вы, Митрич? — спросил Литвиненко.

— Тут вроде моих делов нету, — голос Батурина задрожал, — нету моего голоса в казацком совете.

— Как это нету? — всполошился Литвиненко. — Сыны разные бывают, Митрич. Отцов-то за них казнить дело неподходящее.

Лука примостился возле Брагина и, сокрушенно покачивая головой, медленно крутил шапку, ощущая ее скользкую, промасленную подкладку.

— Так и предчувствовал, что через Пашку, — сказал он, — да при чем же я тут? Правы вы, Игнат Кузьмич, разве сумеет родитель удержать чистым свое дите в такой несусветной блевотине? Пристал к разбойничьей компании и от родного отца казачество отворотил. — Батурин коротко замигал, веки покраснели, — Пойду уж, а то кони застоятся. С утра подался, соседей поднял, ктебе же на выручку, Игнат Кузьмич. Под полстенкой, в соломе, оружию огнестрельную припас… — Старик надел шапку. — Прощевайте.

Брагин взял его за плечи, усадил.

— Напрасно, напрасно, Лука Дмитриевич. Мы все видим вашу искренность. Мы все любим вас…

Брагин со свойственным ему уменьем говорил еще, и у Батурина отлегло от сердца. Умел есаул говорить тепло, задушевно. Так бы и слушал его влажный голос. Точно вот первый весенний ручеек бежит, сверкая между палой листвой и чинаровыми стволами, потом мягко струится по узенькому руслу, усыпанному меленькой галькой.

— Поняли вы мою душу, господин есаул, поняли, — сказал растроганный Батурин, смахивая слезинку, вскипевшую в уголке глаза.

Сыновья вернулись насупленные и неразговорчивые. Заметив в хате сборище, начали ворчать.

— Шептуна все пущают, а где надо голос поднять, нема, — сказал старший сын Никита, фронтовой казак 1-го жилейского полка.

Узнав Брагина, бывшего своего командира, смутился.

— Чего ж ожидать, ваше благородие, — сказал Никита, — может, подождем, пока штаны сымут, да сзади пищик вставют?

— Воровство по станице продолжается? — внезапно спросил Брагин.

Все недоуменно переглянулись. Вопрос был несколько неожидан.

— Идет воровство, — сказал Никита Литвиненко, смутно догадываясь, к чему клонит есаул.

— В Камалинской цыгане зимуют, видать, оттуда идет, — заметил Батурин.

— Стало быть, оттуда, — подтвердил второй сын Литвиненко, — там, где зимуют, не шкодят, зато соседям вдвое достается.

— Ты чего, участковым есаулом, что ли, назначен? — недоверчиво спросил Брагина Литвиненко. — На кой шут тебе воры?

— Бить надо.

— Кого? Цыган?

— Зачем же обязательно цыган?

— А кого же?

— Своих воров. По станичному обычаю, как полагается по старине.

Собеседники оживились.

— Верно, — сказал Литвиненко, — под воровской биркой половину супостатов перелопатить можно.

Литвиненко довольно захихикал.

— Почин надо делать с заправдашнего вора, — деловито посоветовал Лука, — кровь показать. Чтоб нутро у народа загорелось.

— Мостовой не замечен? — спросил Ляпин.

Литвиненко с сожалением качнул головой.

— Жалковать приходится. А то можно было начинать с твоего соседушки.

— Со Шкурки надо почин делать, — выпалил Матвей.

— Тю, грец, — засмеялся отец, весьма довольный сыном, — вот тебе и Мотька. Вот тебе и меньшак. Ясно дело, со Шкурки. Другого такого ворюгу поискать, и тоже красным клеймом припечатанный.

— Новые законы велят, а? Можно? — спросил Никита.