Над Кубанью. Книга вторая - [27]

Но в ответ на белый террор восстали таганрогские рабочие, с боем захватили этот крупный приазовский город и соединились с харьковскими отрядами. Революция начала наступление на Ростов, Каледин взывал к совести донских казаков, но они не желали поддерживать самозванного атамана. Это же позже повторилось на Кубани.

Трудовые казаки искали настоящей демократии, настоящей свободы, ими же пытались командовать правители, угодные казачьим верхам. Эти правители кричали о самостийности, но казачьи массы уже знали декреты Второго съезда Советов о мире, о земле, о переходе власти к Советам. Казаки читали ленинскую «Декларацию прав народов России»…

Казакам надоела война, а контрреволюционные генералы и различные антисоветские деятели, изгнанные из центров России, тянулись на казачьи окраины, думая здесь найти приют, спасение и отсюда раздуть пожар гражданских войск. А казаки в своей основной массе воевать не хотели. Им были ближе мероприятия Советской власти, стремящейся вывести страну из состояния войны, покончить с войной: незаконченная война с Германией и Австрией мешала упрочению Советской власти.

Партия большевиков боролась за мир, и это отвечало чаяниям казачества и прежде всего наиболее революционной и сознательной его части, состоявшей из фронтовых казаков, представителей середняцких и бедняцких слоев. Станичники знали из документов, распространяемых агитаторами-большевиками, и по митингам, на которые щедро было то время, что Советское правительство не на словах, а на деле борется против войны и предложило «всем воюющим народам и их правительствам начать немедленно переговоры о справедливом демократическом мире».

Переговоры о заключении мирного договора, начатые 3. декабря 1917 года в Брест-Литовске и законченные через два дня подписанием соглашения о временном прекращении военных действий, были проведены уже после того, когда «союзники», Англия и Франция, категорически отказались вести какие бы то ни было переговоры о мире с Германией и Австрией.

И, безусловно, «союзники» были застрельщиками контрреволюционной кампании против заключения мира. Несмотря на то, что страна воевать не могла, они толкали Россию на войну. Партия большевиков понимала, что продолжение войны ставит на карту само существование только-только родившейся Советской республики. Правда, германский империализм предъявил грабительские требования, пытаясь подчинить себе огромные куски территории бывшей царской империи, а Польшу, Украину и прибалтийские страны сделать зависимыми от Германии государствами. Но нужно было спасать Советское государство, временно пойти на уступки, отступить для перестройки своих рядов, получить передышку для укрепления внутреннего положения, для создания боеспособной Красной Армии. Нельзя было подставлять неокрепшую Республику под удар германских империалистов…

Обстановка, сложившаяся на Дону в начале 1918 года, была неблагоприятна для мятежников. Силы еще точно не определились и не размежевались. Антанта еще не решилась на открытую военную интервенцию против Советов, ибо не вполне доверяла способности контрреволюционных генералов поднять крупное и действенное восстание против Советской власти, чтобы свергнуть ее, установить снова власть буржуазии и помещиков и покарать рабочих и крестьян.

Политическая агония двух членов триумвирата Алексеева и Каледина, находившихся на первых ролях в организуемом на территории Дона мятеже, была очевидна. Корнилов видел роковую обреченность и Каледина и Алексеева и внешне спокойно наблюдал эту агонию. Люди, близкие к Корнилову, после утверждали, что именно тогда, в Ростове, у Корнилова появились первые ростки мистицизма, позже явно обнаруженные в характере этого генерала. Пожалуй, дело даже не в мистицизме, а в холодном расчете Корнилова, этого умного, волевого и беспощадного генерала, верившего в то, что он, а никто другой, призван «спасти» Россию. Так же как Алексеев или Каледин, Корнилов пытался не замечать тех коварных сил, исполнителем воли которых он становился, возглавляя мятеж против молодого государства рабочих и крестьян. Прикрываясь патриотической фразой и, пожалуй, искренне веря в свой российский патриотизм, Корнилов мало задумывался над политическими доктринами своих противников, которых он слепо ненавидел и не давал им права называться патриотами России, хотя они были действительными патриотами своей Советской Родины. Корнилов не представлял для России другого порядка, кроме ранее установленного монархического, считая, что все остальное несет разлад, анархию, экономическое ослабление государства. Корнилов негласно поддерживал ориентацию Алексеева и Каледина на «союзников» даже в борьбе не против внешнего, а против внутреннего «врага», то есть против своего собственного народа. Корнилов был опытным военным и знал, из каких компонентов складывается, подготовка и выигрыш сражения. Ему было известно, что контрреволюция в России располагала солидными генеральскими и офицерскими кадрами. Можно было опереться на кулачество и казачьи верхи. Но ему также было известно, что людей надо вооружить, кормить, оплачивать. И оружие и деньги можно было получить только извне. Поэтому он поддерживал ставленника Антанты генерала Алексеева, хотя сам старался быть в стороне от подобного рода практической деятельности.