Над Кубанью Книга третья - [95]

Зазвонил телефон. Из секретариата рады просили прибыть на экстренное вечернее заседание. Гурдай отказался выехать на заседание, ссылаясь на нездоровье. Спустя несколько минут ему снова позвонили. От имени Покровского кто-то незнакомым голосом предложил ему непременно быть на заседании, чтобы поддержать ультимативное требование Покровского. Когда генерал вышел из дому, его ожидали коляска и конвой из трех казаков, высланный Брагиным.

«Неужели началась опасность, — с тревогой подумал Гурдай. — А может, это арест!»

Полный внутреннего смятения, Гурдай поздоровался с казаками. Те ответили ему слишком уж запросто. Генерал решил проверить свои подозрения, пригляделся к ним с нарочитой начальнической суровостью.

— Как будто бы знакомые? — спросил он. — Где-то мы встречались.

— Так точно, встречались, — ответил Буревой, — земляки мы, ваше превосходительство, с Жилейской станицы.

— Вот оно что.

У генерала отлегло от сердца. Он поманил Буревого и Огийченко, протянул им руку, поздоровался.

— Воюем? — спросил он.

— Чудно воюем, ваше превосходительство, — сказал Огийченко.

— Почему чудно?!

— Против своих.

— На то и гражданская война.

Огийченко ничего не ответил.

— Гражданская война, это верно. — Буревой наклонился к генералу, как к сообщнику — С лапотниками дрались — туда-сюда, ваше превосходительство, а то со своими казаками. Не успели в Пашковку прибыть, подметные письма получать стали. Ежели, мол, раду тронем — и нам не жить, и фронтовики винта нарежут.

— Возмутительно, — буркнул Гурдай, — большевистская агитация. Вот что, земляки, я тороплюсь, а хочется покалякать с вами. Передайте-ка лошадей третьему, пересаживайтесь ко мне.

— Это мы враз, — охотно согласился Буревой и грузно спрыгнул на землю.

Коляска покатила мимо духовного училища, архиерейского подворья по тихой Борзиковской улице, обсаженной каштанами и орехами, стоявшими в коронах золотых ветхих листьев. Буревой, любивший поболтать, охотно разговаривал с Гурдаем.

— Беседовали мы, ваше превосходительство, с одним членом рады, хохлом, черноморцем, он объяснял: как будто хочет Деникин над казачеством расейцев наставить и управления порушить. Говорил тот черноморец, что следует нам отложиться от Москвы, пока еще время есть и сила, пока в армии казаков больше, чем офицеров и картузников. А если дождать, когда Деникин в Москву войдет, то добьемся мы опять царя и царицу.

— Зачем же от Москвы отделяться? — спросил Гурдай.

— Говорил он нам, что с иностранными послами, с королями сядут кубанцы за один стол, а возле наших посольств поставим гвардейцев. В Париж будем ездить и железной дорогой и Черным морем. Мы спросили его, а хватит ли достатку такую жизнь вести, ответил — хватит. Имеем, мол, мы богатые черноземы, табаки, рыбу, майкопскую и ильскую нефть, в горах серебро и золото. Море и пристани свои, а флота подкупим и на границах столбы позаколотим с вензелями нашего войска. Послухали мы его, послухали, а после посумневались — в своем ли он уме?

— Почему же не в своем уме?

— Детские какие-сь у него думки, ваше превосходительство. Ведь если без фасону разобраться, то казачество только и сильное, когда при Расее, то есть в общем числе, а откинь от казачества Расею, ну и крышка. Какие-нибудь персы придут, и те завоюют. Не миновать нам под чью-либо руку проситься. Говорил он, что будем под англичанином, верно это?

— А вы как думаете?

— Рядовому казаку думать завсегда было запрещено, — вставил Огийченко, — думать начинали только с хорунжего.

— Чего там запрещено, — Буревой опасливо поглядел на генерала, — по мне, так подведет нас англичанин. Какой-ся он ненадежный. Вот обещал он нам помогать, генералу Деникину, а ведь почти ничем не помог. Правда, вот френчики прислал, шинели, ботинки с обмотками, такие ботинки, что враз ими ноги отмотаешь, ну кой-какой оружии по мелочи, а людей не дал. Пшеницу с нас берет, скот, шерсть, табак. Все, что под руку попадет, за эти френчики тянет. Не даром же помогает. А Деникина подведет, обязательно подведет. Зря Деникин с казаками на ножи пошел. Казака сломать трудно…

Теперь пришлось Огийченко останавливать приятеля. Гурдай внимательно слушал. Он находил в этих словах те мысли, которые в последнее время приходилось ему всячески подавлять в самом себе. Он внимательно поглядел на Буревого, пожевал губами.

— Да. Вот и доехали. Приходите в гости, земляки.

Буревой наклонился к генералу.

— Ваше превосходительство, как вы нам порекомендуете, не нарезать ли нам винта в станицу, а?

— Как это?

— Поставить точку.

— Дезертировать?

Буревой приподнялся, козырнул.

— Никак пет, ваше превосходительство, на побывку.

И когда Гурдай сошел с коляски, Буревой подморгнул Огийченко:

— Придется земляка не спрашивать…

После предварительного разрешения председателя рады, переданного начальнику караула, Гурдай вошел в зал. На трибуне находился Филимонов. На него шикали, свистели, выкрикивали оскорбительные слова, а он стоял, высокий, сутуловатый, теребя дрожащими пальцами свою седую широкую бородку.

— Я, как атаман Кубанского казачьего войска…

— Нет у нас атамана, — закричали из зала, — нет! Предатель!

— Долой атамана!