Над Кубанью Книга третья - [57]

Карагодин снял сапоги, переобулся в опорки, осмотрел залатанный зипун, который давно уже был приспособлен для отлежки новорожденных телят.

— Самый раз для кадетского транспорту. Никто не позарится.

— Может, дома оставим Мишу? — спросила Елизавета Гавриловна.

— Нельзя, — твердо сказал Карагодин, — убегать нужно срочно. Самойленко выделен председателем суда и начальником гарнизона. Даже Велигура меня предупредил. Значит, насыпали под завязку. Какие-сь страшные распоряжения имеются от новых наших хозяев. Насчет Ильи Ивановича самим придется позаботиться. Если успею, до попа заверну, договорюсь. Отпевать надо тихо, без выноса.

— Маша знает? — шепотом спросила Елизавета Гавриловна.

— Знает, — Карагодин тяжело вздохнул, — знает. Худая весть швидко бежит. И представить себе не могу, что с ней делается.

— Проводим тебя — проведаем.

— Беспременно. За меня объясните. А ребят отправить надо на шаховцовском сером… ты будешь за старшего, Мишка. Петька теперь ни на что не гожий… Сегодня не сумеете выбраться. Отца-то Петьке надо похоронить…

Скрипнула дверь. Карагодин испуганно приподнялся. Прижимаясь затылком к филенке, стоял Каверин, до пояса забрызганный глиной. Ременная лепешка нагайки подрагивала. Кузьма был без оружия и пояса, в расстегнутых черкеске и бешмете.

— Сейчас выйду, казак, — бурчливо, не поднимая глаз, сказал Карагодин, — какие >вы швидкие. Только что пустили и уже выгоняют.

Каверин сделал шаг вперед. Его мутный взгляд клейко задержался на Любке.

— Подойди, — хрипнул он, — подарок тебе.

— Донька где? — спросила Любка, с опаской подходя к Кузьме. — Отсюда увел, сюда и привести должен.

— Привел, — Кузьма еле раздвигал челюсти, — п р и н е с…

Он вынул из-за спины правую руку, в которой оказалась мокрая торба, а в ней что-то похожее на арбуз.

Любка отшатнулась.

— Принес…

— Принес, — выдавил он и обнажил свои зубы в страшном оскале, — подарок.

Кузьма, покачиваясь, словно прощупывая тонкий ледок, расставил ноги. Осторожно, как бы боясь разбить что-то драгоценное и хрупкое, вытряхнул торбу. С мягким стуком выскользнула женская голова, отрезанная вместе с плечевой кожей. Черные косы, скрученные в жгуты, несколько раз окружали ее шею.

— Доня! — Любка шагнула вперед, подняла руки и рухнула на пол.

Кузьма даже не глянул на Любку. Казалось, он до сих пор был наедине со своими мыслями. Опустившись на табуретку, он поднял голову жены, подержал на вытянутых, вздрагивающих руках и, опустив набухшие веки, медленно приблизил ее к себе. Косы упали и покачивались, будто напитанные тяжелой влагой.

— Отгулялась, женушка, — прошептал Кузьма, — отгулялась.

Веки его дрогнули, и на шаровары, залоснившиеся от седла, упали крупные капли. Он встал, отнес голову на лавки под иконы и вышел, покачиваясь, словно пьяный. Засвистела нагайка, и сразу вспыхнул и погас бешеный топот…

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

ГЛАВА I

В разведке под Ставрополем, когда прощупывали окрестности села Михайловского и станции Пелагиады, Миша почувствовал недомогание. К вечеру он слег. Но подошла его очередь идти в заставу. Взводный потолкал сапогом лежавшего на полу Мишу. Заметив багровое лицо мальчика и услышав свистящее дыхание, наклонился, пощупал.

— Видать, тиф, — сказал он.

Взводный вышел во двор, окликнул двух таманцев, занятых обколкой водопойных корыт, приказал:

— Хлопцы, Мишку Карагоду — в Ставрополь: тиф.

«Хлопцы» вошли в дом, перевернули больного, подпоясали, закутали в бурку и, умостив на двуколку, повезли по крутым дорогам.

— Куда? — спросил Миша.

— Не видишь — куда? В Ставрополь.

— Знаю, что в Ставрополь. В бараки?

— Может, и в бараки. Куда санитарная часть определит.

Таманец закурил. Двуколка катилась, поблескивая шинами. Миша пробовал считать спицы, утомился и закрыл глаза.

Он вспоминал, как они с Петей добрались до Белореченской станицы, как поселились у дальних родственников Шаховцовых, в надежде в скором времени переждать бурю и вернуться домой, в Жилейскую. В эти недавние сравнительно воспоминания вплетались почему-то картины конной атаки в Темерницкой балке, вагоны со снарядами и длинный Франц, прыгавший по шпалам, как заяц. К чему бы Ростов, Франц? И снова, напрягаясь и чувствуя, как мозг будто заполняется огненной массой, Миша вспоминал неожиданное появление под станицей отрезанной от главных сил Таманской армии. Гремели орудия, так же как и под Ростовом и в Жилейской, был бой, в станицу вступили запыленные, оборванные солдаты-таманцы, бесконечно скрипели беженские обозы, на разномастных конях двигалась казачья голытьба, уходившая с Матвеевым к Пятигорью. Новая, свежая струя влилась в зараженную страхом, казнями и сыском жизнь станицы, подчиненной белогвардейцам. Не нужно было уговаривать или идти на какие-то сделки с совестью. Все было сразу и бесповоротно решено. Сотни новых бойцов и повозок присоединились к таманцам, и в этой гурьбе — двое мальчишек. А потом они определились в строй, их заметили и отметили не только вниманием, но и боевыми заданиями. Красочные картины битвы за Ставрополь сменялись долгими, безрадостными днями сиденья в окопах, без пищи и костров. Потом подошли сильные морозы. Ледяные ветры неслись с Недреманного плато, плохо слушалось оружие, коченели пальцы рук. И вот тиф, которого так боялся Миша. Страшная болезнь, косившая бойцов похуже белогвардейской шашки и пулеметного огня.