Над Кубанью Книга третья - [10]

Батурин громко огласил:

— На поход поднимем полковые знамена. Сейчас мы узнали, где спрятан скарб жилейских полков…

В атаманском кабинете Миша сбивчиво рассказывал о тайне Золотой Грушки. Возле него сидели Харистов, Меркул, Шкурка.

Повеселевший Батурин отдавал последние распоряжения, подписывал бумаги. Некоторые отодвигал, не поставив подписи, и укоризненно качал головой, поглядывая на Шульгина, ревниво следившего за каждой бумажкой.

— Тут ты не туда загнул, Степка, — приговаривал Павло. — А вот это правильная. А тут надо не спешить. Поспешишь — людей насмешишь.

Писарь, закончив опрос Миши, подвинул ему лист, и тот подписался какими-то черными прыгающими буквами.

— Аль курей воровал, — сказал писарь, — руки, трясутся? Ну, Павел Лукич, отпускать урядника Михаила Карагодина?

Павло прикрыл папку с бумагами ладонью и поманил Мишу.

— Иди-ка сюда, урядник.

Миша подошел, подталкиваемый отцом. Батурин поставил его между коленями, полуобнял.

— Чего ж ты испугался, — шепнул он ему на ухо, — а казак! Урядник!.. Молодец! поедешь, место укажешь, а за это я тебе подарок придумал.

Мальчик глянул в глаза Павла, очерченные смешливыми морщинками, и ему сразу сделалось легко и нисколько не боязно.

— Какой подарок, дядя Павло? — спросил он, улыбнувшись краешком губ.

Павло снова склонился к нему. Миша ощутил твердые гозыри черкески.

— С собой возьму, воевать…

ГЛАВА IV

Густые запахи цветущей белой акации волнами плавали в воздухе. Через Сергиевский плац рысью проходили конные группы. Елизавета Гавриловна подала сыну повод и поддержала стремя, ярко засверкавшее на солнце. Глаза матери были красны, и на лице как будто бы прибавилась сетчатая пестринка морщин. Миша опустился на теплую и мягкую кожу высокого казачьего седла. Отец вторично прощупал подпруги, проверил, как застегнуты торока, тут ли саквы, с вечера еще набитые отборным зерном, подтянуты ли тренчики, прихватившие попону с троком, котелок и парусиновое водопойное ведро. Кукла косила глазом и нетерпеливо топталась. Отец тихонько провел ладонью по ее крутой шее и прильнул к ней щекой. Потом взял лошадь под уздцы и повел к воротам. Елизавета Гавриловна шла рядом. Мише было сердечно жаль мать, старательно скрывавшую свое горе, но слова утешения не приходили. На сердце было много хорошего и теплого, а высказаться он не мог.

Мимо пролетела линейка, наполненная вооруженными людьми. Это были солдаты и пластуны с крайних планов форштадта, с песнями отправляющиеся на сборный пункт.

— Прощай, маманя, — сказал Миша, наклонившись.

— Час добрый, сынок.

Шершавые руки матери скользнули по его щекам, шее. Миша направил Куклу в раскрытые отцом ворота. Оглянулся. Мать стояла, опустив плечи. У Миши на глаза навернулись крупные детские слезы.

— Мама!

Она вздрогнула, отерла лицо, быстро подошла, схватила его руку, нервно теребившую повод, и прильнула к ней долгим поцелуем. Выпустив руку, пошла к дому.

— Подожди, мать! — крикнул отец, растроганный прощанием. — Сейчас запряжу коней, добежим до Совета, до вторых проводов. Дай только Мишку сдать Батурину…

Он пошел рядом, держась за седельную луку. Миша видел его широкую, натруженную работой руку, темный вершок шапки и крепкие стариковские плечи, обтянутые сатиновым бешметом.

— Вот что, Михаил, — говорил отец, — приходилось мне служить немало и видеть походы и смерти. Запомни наш боевой казачий наказ. Сам погибай, а товарища выручай. Лезь вперед, хотя бы передних били. Не бойся гибели, как бы ни было тебе трудно, — наверное побьешь. Ежели трудно тебе, то врагу не легче, только ты у него трудного не видишь. Духом никогда не падай, будь смелый, упрямый, помни, что победа сразу не дается, враг тоже бывает стойкий. Шашкою зря не махай, а всегда с толком. Не ожидай, пока тебя рубанут, а старайся рубануть раньше. При защите завсегда лучше всего напасть первому. Понял, сынок?

Миша кивнул. Внимательно слушал он новые для него заповеди войны и запоминал их легче, чем заповеди любви и смирения, которые скучно проповедовал в школе священник-законоучитель.

— Ежели с одного раза не одюжишь, бери врага со второго раза, с третьего, в четвертый лезь. Пока не повалишь. Погибай, но своего добивайся, и знай всегда, что в хорошем бою; нету смены, а только поддержка. Не бойся врага. Даже если он на тебя навалится нежданно-негаданно, днем аль ночью, не забывай одного: бить его можно клинком и огнем. Из двух выбор не трудный, а строй сам построится. Близок враг — в шашки его, подальше — огонь, а потом обязательно в шашки. Знай, Мишка, что нету сильнее в мире оружия, как казачья шашка, бо она никогда не подведет и не даст осечки, и нет у казака лучшего друга, как его боевой конь. Он завсегда тебя выручит и от неволи и от смерти. Сам недоешь, а коня накорми, сам недопей, а его напои, сам недоспи, а коню дай отдых… Ну, вот и доехали, Мишка.

Отец опустил руку. На луке седла остался след его потных пальцев. На улице, возле батуринского двора, были привязаны верховые кони, и вскоре на крыльце появился и сам Павло, готовый к походу, сопровождаемый семьей и однополчанами. Немного подвыпивший Писаренко докладывал Павлу: