Над Кабулом чужие звезды - [5]

Парню лет двадцать. Красивые, правильные черты лица, густые взлохмаченные волосы, большие горящие глаза. Держится уверенно, не боится, размахивает холеными руками.

— Пастух я, командор. Аллах свидетель — пастух!

— Откуда членский билет банды?

— Душманов боялся, вот и вступил, чтоб отвязались.

Кто-то резким движением рвет на его плече рубаху — на белой коже краснеет характерный след, какой оставляет только приклад стреляющего автомата. Парень опускает глаза, только теперь, похоже, сообразив, чем может закончиться для него вся эта история.

После ужина у нашего костра возник из темноты одетый в афганскую форму без знаков различия Семеныч (полного его имени я так и не узнал), заросший седой щетиной советник корпуса «зеленых», больше похожий на лесника, чем на подполковника, кем он в действительности был. Оказалось, к нему обратились кочевники, просят прийти советского врача: занемог ребенок. Искандер Галяутдинов привычно подхватил на плечо сумку с красным крестом, и мы пошли за Семенычем, уверенно шагавшим по камням в непроглядной темени…

Возвращались в Кабул по руслам высохших ручьев, через заброшенные сады, через разрушенные глиняные кишлаки, — они казались декорациями к фильму, который не успели доснять. Теплый ветер бил в лицо, Казанцев надвинул на брови черный шлем, я сидел рядом на «броне», пряча нос в воротник кителя. Люди по-разному смотрели нам вслед: безразлично, приветливо, злобно. Все перемешалось здесь, всему есть место.

Октябрь 1985 г.

P. S.

Мы подружились с Володей Казанцевым, замполитом «полтинника», который опекал меня на первой в моей жизни операции. Я потом не раз приезжал к нему в часть, мы парились в бане, говорили по душам, он дарил мне тельняшки, которые я с гордостью носил, не без некоторого основания причисляя себя с тех пор к десантному братству. Бывал в моем кабульском корпункте и он… А вот после войны так и не встретились, только несколько раз говорили по телефону. Судьба его сложилась нелепо.

Воздушно-десантные войска в действительности — очень небольшой мир, где почти все офицеры знают друг друга если не в лицо, то по фамилии. И все в ВДВ знали: когда рухнул Союз, когда упразднили институт замполитов, Казанцев не «сократился» вместе со всеми остальными, остался в строю, переучился, стал линейным командиром. В конце 90-х, когда на каком-то высоком военном совете кто-то из самых высокопоставленных генералов выступил с докладом о необходимости включить ВДВ в состав Сухопутных войск РФ, Казанцев был единственным, кто встал и со свойственной ему прямотой высказал все, что он думал по этому поводу. Скорее всего, так думали все, но только у Казанцева хватило смелости вслух сказать: сокращайте, все что хотите, — кроме десантных войск! В общем, командованию пришлось после этого Казанцева прятать — с начальственных глаз долой. Его отправили на Северный Кавказ — командовать группировкой ВДВ. Потом — в Косово, во главе наших миротворцев.

Вернувшись из командировки в декабре 2001 года, Владимир Казанцев, к тому времени генерал-майор, прошедший три войны и назначенный начальником боевой подготовки воздушно-десантных войск, погиб, сорвавшись с балкона восьмого этажа своего дома.

Из дневника

Все это совершенно не похоже на то, каким представлялось в Москве. Война где-то совсем далеко. В Кабуле разве что на торговых улицах Шахринау, где «шурави»[5] меняют зарплату на тайваньский товар, лишь изредка мелькнет наш вооруженный патруль в бронежилетах и касках, застынет на перекрестке афганская «бээмпэшка». В Старом микрорайоне одетые в спортивные костюмы соотечественники из гражданских мирно бегают по утрам трусцой, стучат по мячу теннисными ракетками, а их жены неспешно бродят меж овощными лавками.

— Почем укроп, бача?[6]

— Семь афгани, ханум-саиб.[7]

— А за пять отдашь? — настаивает советская «ханум», муж которой получает эти афгани мешками. Афганские деньги, к слову, печатают в Москве и, не афишируя, по мере надобности привозят сюда самолетами.

Рядом с моим домом — хлебная лавка: большой тандыр, мальчишки жарят в нем по утрам лепешки. Их сверстники — девочки в заштопанной старенькой форме, мальчишки с драными папками в руках — шлепают никогда не мытыми ногами в «мактаб» — школу.

Ночью слышится перекличка автоматных очередей да истошно кричат часовые: «Дреш!» («Стой!»). С вечера и до утра в городе действует комендантский час, но на «шурави», как здесь называют советских, он распространяется… не очень. Когда перепуганный насмерть часовой смешно выкидывает вперед одно колено и целится в тебя из автомата, достаточно остановить машину и сказать что-нибудь спокойно по-русски.

— Давай, давай! — примирительно машет рукой караульный и пропускает машину.

Я уже пятый день в Кабуле. Первые четыре пролетели в суете самых разных бытовых дел: надо же разобраться, как тут жить. Даже не было времени вглядеться в город, пришлось сразу же садиться за руль и накручивать километры на лысые шины разбитой корпунктовской «Волги». Водить ее, по правде говоря, я не умею: раза три дома покатался с инструктором, а права мне выдали накануне отъезда по просьбе редакции.