Над горой играет свет - [26]

Голос Мики звучал теперь будто издалека:

— Ви, ты как там, ничего? Прости меня…

Руби вытащила мою голову из раковины.

— Мамаше своей вы не нужны, ни ты, ни твои братья. — Она развернулась было к двери. — Она не собирается вас забирать. Увела у меня парня, подтибрила шмотки. Сволочь, потаскуха. И еще считает, что она лучше меня.

Руби схватила меня за плечи и давай трясти, голова моя дрыгалась, запросто могла отвалиться.

А тетя все вопила:

— Угробила собственного ребенка! И дальше будет вас гробить, если припрет!

Мика дергал дверь за ручку, дверь грохотала.

— Все вы врете! Неправда это. Брехня!

Она отпустила меня, и я упала в лужу под раковиной. Так и лежала, прижавшись щекой к холодному кафелю, а тетя ласковым голосом произнесла:

— Замолчи, щенок. Мало получил? Или считаешь, сестре твоей надо добавить, а?

— Нет, мэм, — сказал Мика.

— А теперь проси прощения за все гадости, которые ты мне устроил.

Я надеялась, что он не станет. Пусть скажет, чтобы заткнулась, пусть так на нее топнет, что рухнет дом, пусть… хотя у меня тряслись все поджилки.

— Я жду, сопливый засранец.

— Простите меня за все гадости.

Огромная жирная ступня снова развернулась ко мне пальцами.

— А теперь ты, Толстуха.

Я молчала.

— Ладно, может, и твоему брату пора поменять прическу? А еще лучше вообще оторвать башку.

— Я буду хорошо себя вести, — сообщила я пропахшим мочой кафельным плиткам.

Ступня отодвинулась.

— То-то же. А теперь тете Руби пора заняться делами.

Она распахнула дверь, едва не сбив Мику с ног, и потопала в коридор.

Мика вбежал в ванную, увидел, что я на полу.

— Эй, тебе очень больно?

— Не-а.

Он помог мне встать, протянул кусок туалетной бумаги, чтобы я высморкалась, хотя я-то знала, что совсем-совсем не плакала. Я увидела в зеркале обкромсанные клочья волос и красное расцарапанное лицо. Мама точно бы отвела глаза, такая я была страшная. Мика схватил меня за рукав и осторожно вывел из ванной.

— Охо-хо, сестренка, ну ты и опухла, — заметил он.

Сам Мика со своим заплывшим глазом походил на мультяшного морячка Папая, тот ведь все время прищуривается.

— Подметете осколки — и бегом за стол! — визгливым голосом крикнула тетя Руби из кухни.

Мы подметали, а по радио Хэнк Уильямс с надрывом пел про переменчивые сердца.

Тетя Руби подала макароны с сыром, а на сладкое банановый пудинг. Она поманила нас пальцем.

— Садитесь скорее, я готовила, старалась. — Она улыбнулась, совсем как один из бандитов в сериале «Бонанза», старина Хосс классно расквасил ему нос. Вот бы Хосса сюда, с таким силачом тетка точно бы не справилась. Она покачала головой в бараньих кудрях.

— Простите меня, ребятки. Иногда я чумею, сама не знаю, что на меня находит. Ешьте. — Она показала рукой на стол.

Мы съели макароны, потом запустили ложки в пудинг. Он оказался очень вкусным, и меня это злило. Когда тетя Руби не смотрела на нас, Мика разевал рот, демонстрируя мне месиво из печенья и бананового пюре. Я зажимала рукой губы, чтобы не рассмеяться. Мы делали вид, что уже все забыли. После еды тетя завела нас в гостиную и велела стоять смирно, потому что ей вздумалось нас сфотографировать. Щелкала и ухмылялась, говорила, что нашей маме очень понравятся снимки ее деточек. Отличные снимки, пусть порадуется.

Приехал с рыбалки дядя Арвилл. Увидев нас с Микой, что-то проворчал и прямиком отправился в свой сарай. Дядю я не любила. От него пахло жирным бриолином и застарелым табаком, не говоря уж о других, еще менее приятных запахах. Он рассказывал разные истории, вернее, их было всего несколько, вроде этой: «Я родился во флоридском болоте, когда мама ловила крокодилов. Закинула меня за спину и давай снова ловить крокодилов».

Тетя Руби убежала в магазин, купить что-нибудь для настоящего ужина, Мика тут же позвонил домой, но никто не подошел. Он повесил трубку и, не взглянув на меня, побрел к двери.

Я сидела за кухонным столом, ждала тетю.

Она вернулась с полным пакетом продуктов.

— Этот тип не стоит таких забот. — Поставив пакет, она вытащила из холодильника бутылку и нашвыряла в огромный стакан льда. Проглотив полстакана, сказала: — Ух, так-то лучше, греет тело и душу. — Она допила и налила второй.

Она жарила цыплят, делала пюре и вишневый пирог, при этом тетя притоптывала под радио, ее зад под широкими, как у матросов, штанами трясся в такт музыке, будто гора из желе. Я зажимала рот рукой, чтобы не прыснуть, иначе снова розги или что-нибудь похуже.

Я смотрела на тетю, пытаясь представить, что чувствуешь, когда кладешь цыплят в шипящее масло, следишь, чтобы ровно легли на сковороду. Когда толчешь картошку, добавляя масло и сливки, мнешь ее, мнешь, чтоб получилось гладкое месиво. Что испытываешь, раскатывая тесто и укладывая на него фрукты и орехи или выдавливая крем. На кухне тетя Руби бывала довольно милой, и готовила она вкусно. И как это у нее получалось? Пирог всегда ровный и пышный, цыплята с золотистой корочкой, ни одного подпаленного пятна. Очень хотелось научиться от нее всем этим премудростям, ради папы. Но она не позволяла ей помогать, совсем как мама. Мне доверяли только мытье посуды.

Когда цыплята были готовы, тетя открыла заднюю дверь и позвала дядю Арвилла и Мику. Они не ответили, и тетя сжала губы, если бы их уголки не были постоянно подняты, то получилась бы ровная линия.