Над горой играет свет - [14]
Мика поставил на плиту чайник. Я приготовила для мамы ее любимый двойной сэндвич, один ломтик хлеба с ореховым маслом, поверх него ломтик со сливочным. Завернула сэндвич в чистую салфетку, положила на поднос, на который поставила еще стакан с молоком. Для папы тоже двойной, один ломтик с ореховым маслом, второй намазала остатками бабушкиного яблочного повидла. Далее в салфетку и на поднос, рядом с маминым сэндвичем, и второй стакан молока.
— Молоко может скиснуть, — сказал Мика.
— Не-а.
Он посмотрел на меня, как на упрямого буйвола, и убрал папин стакан в холодильник.
В кухню вошла мама в халатике и в шлепках, волосы были стянуты в конский хвост, с кончиков капала вода. Она промокнула лицо полотенцем.
— Иэх, прочухалась, теперь я почти человек, но голова гудит. Надо бы еще кофейку принять.
Мика выключил плиту и очень осторожно снял вскипевший чайник.
— Мам, вот. Я специально вскипятил воды. — Он положил в чашку кофе и размешал.
— А я сделала тебе и папе сэндвичи, — сказала я. — Для вашего романтического ужина.
Она развернула салфетку, взяла сэндвич и стала есть, изредка всхлипывая, совсем как Энди. Кофе она вылила в стакан с молоком и выпила все до дна.
— Это был лучший ужин в моей жизни. Вы и порядок навели, ну, почти. Какие у меня дети, самые замечательные! Что бы я без вас делала?
Она расцеловала нас, потом сделала себе еще кофе и, потягивая его, стала дочищать то, с чем мы не справились.
— Вашему папочке, мистеру Шекспирегори Пеку, не мешало бы нам помочь и заодно посмотреть на все это! Он сам виноват!
Потом она переоделась, включила радио и, напевая, потащила в ванную Энди. Мы с Микой сидели на диване, ждали, что будет дальше. И вот она вынесла Энди, закутанного в полотенце, в этом своем намокшем халатике она снова была нашей милой мамой. Энди улыбался, мохнатый глупышка, и благоухал мылом «Дав».
Когда мы с Микой помылись, тоже с «Дав», мама поймала в приемнике блюграсс.
— А это специально для Муси-Буси, пусть заткнется вместе со своими техасскими говорящими гитарами, шарахнем блюграссом по ихнему ахх-блюзу. — Она расхохоталась и хлопнула себя по коленке.
Мы дружно ее поддержали, все трое.
— Ребята, я сейчас помру от голода.
Она побежала на кухню и вернулась с тарелкой сахарного печенья, поставила ее на стол и снова бегом на кухню, будто девчонка, правда, маленькие девочки не напиваются. Вернулась она с подносом, принесла четыре стакана молока. Мы уселись на пол и стали пировать. И это было запредельным счастьем.
А папы не было, и он не видел, как мама хохочет и у нее весь рот в крошках, как у нас. Глаза у Мики искрились радостью, оттого что все как-то уладилось. Энди смотрел на маму так, как все малыши смотрят на мам. Да, иногда она бывала и такой, и мы сразу забывали о том, что только что творилось, мы наслаждались нечаянной радостью. А потом свершилось настоящее чудо: когда мы улеглись, мама к каждому пришла поправить одеяло.
В окно дул прохладный ветер, моя милая гора высилась в небе мощной черной глыбой, будто стерегла меня. Когда в прихожей — ура! — послышалось постукивание папиных ботинок, тревожное напряжение отступило, мышцы живота обмякли. Когда папа проходил мимо, я тихонечко его окликнула, чтобы никто не услышал, особенно мама.
Он вошел и сел на край кровати.
— Что ты не спишь, Букашка?
Я втянула носом воздух, я соскучилась по свежему запаху «Олд спайс» и теплому запаху хлопка. На белой папиной рубашке темнело пятно крови, это меня огорчило.
Он подоткнул со всех сторон лоскутное одеяло.
— Помнишь, кто его сшил? — Он погладил квадратные лоскутки.
— Бабушка Фейт?
— Правильно. Собственными руками. Вот бы она порадовалась, что ты так сильно подросла.
— Мама сказала…
— Что бы твоя мама ни говорила, бабушка была хорошей женщиной. Замечательной. — В папином голосе прозвучала нежность, лицо смягчилось.
— А почему, интересно, она была такой хорошей?
— Потому что работала с утра до ночи, потому что любила своих детей и вас, внучат. И любила повторять слова Шекспира, совсем как я.
— Правда любила?
— А то. — Папа потрепал меня пальцем по носу.
— Расскажи про нее еще.
— Ну что еще… Она все-все знала про огород, про деревья, про птиц. Она отлично шила и варила изумительное яблочное повидло.
— А почему она себя пожгла?
— Ох, Букашка, это уже взрослые дела… — Он потер ладонью шею. — Произошел несчастный случай, вроде того. Она сама никогда бы, пожалела бы своих детей. Ну ладно, больше никаких вопросов.
Я плотнее укуталась, втайне надеясь, что явится бабушка и тогда я смогу показать ее папе.
— Спи давай, а то превратишься в бородавчатую лягушку, будешь всю жизнь ква-ква-квакать, и никто не разберет, что ж ты им говоришь.
— Глупости какие.
Папа рассмеялся, смех был теплым, как пуховые носки.
— Я почитаю тебе «Ромео и Джульетту», но завтра вечером, договорились?
Даже если бы он потом не вспомнил, я заранее готова была простить, потому что сейчас мы были вдвоем, будто больше никого в доме.
Папа долго смотрел в окно, а потом сказал:
— Знай, что бы ни происходило, тебе нечего бояться.
Я укуталась еще плотнее.
— Мы с твоей мамой, мы просто… — Лицо его страдальчески скривилось. — Обещаю сделать все, чтобы ты не слышала этих кусачих разговоров. Договорились?
В литературной культуре, недостаточно знающей собственное прошлое, переполненной банальными и затертыми представлениями, чрезмерно увлеченной неосмысленным настоящим, отважная оригинальность Давенпорта, его эрудиция и историческое воображение неизменно поражают и вдохновляют. Washington Post Рассказы Давенпорта, полные интеллектуальных и эротичных, скрытых и явных поворотов, блистают, точно солнце в ветреный безоблачный день. New York Times Он проклинает прогресс и защищает пользу вечного возвращения со страстью, напоминающей Борхеса… Экзотично, эротично, потрясающе! Los Angeles Times Деликатесы Давенпорта — изысканные, элегантные, нежные — редчайшего типа: это произведения, не имеющие никаких аналогов. Village Voice.
Если бы у каждого человека был световой датчик, то, глядя на Землю с неба, можно было бы увидеть, что с некоторыми людьми мы почему-то все время пересекаемся… Тесс и Гус живут каждый своей жизнью. Они и не подозревают, что уже столько лет ходят рядом друг с другом. Кажется, еще доля секунды — и долгожданная встреча состоится, но судьба снова рвет планы в клочья… Неужели она просто забавляется, играя жизнями людей, и Тесс и Гус так никогда и не встретятся?
События в книге происходят в 80-х годах прошлого столетия, в эпоху, когда Советский цирк по праву считался лучшим в мире. Когда цирковое искусство было любимо и уважаемо, овеяно романтикой путешествий, окружено магией загадочности. В то время цирковые традиции были незыблемыми, манежи опилочными, а люди цирка считались единой семьёй. Вот в этот таинственный мир неожиданно для себя и попадает главный герой повести «Сердце в опилках» Пашка Жарких. Он пришёл сюда, как ему казалось ненадолго, но остался навсегда…В книге ярко и правдиво описываются характеры участников повествования, быт и условия, в которых они жили и трудились, их взаимоотношения, желания и эмоции.
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.
Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.