Над бурей поднятый маяк - [36]
— Не нужно шутить надо мной, сэр, — серьезно попросил он, не зная, смотреть или не смотреть, как белая, проворная рука его собеседника снимает с головы безымянного юнца хвойный венок, и отбрасывает в сторону, под ноги, чтобы продолжить свой рассеянный путь по напрягшейся шее, по покорно склоненному затылку. — Я, быть может, и не все понимаю, из того, что происходит… Но я здесь, и мне небезразлична ваша судьба… и судьба мастера Шекспира.
— Вот как. Словами не выразить, как мне льстит то, что сама Джульетта, на которую издрочилась половина Лондона, ко мне неравнодушна.
Жилистая, красивая рука расслабленно поглаживала юнца по голове — будто рядом с креслом Кита Марло стояла его любимая собака. Маленькое усилие — и юноша опустился на колени, подполз поближе, так, чтобы миновать резной, затертый подлокотник, и опереться о поджавшееся бедро хозяина этого странного, пугающего дома. Взгляд Гофа оказался пленен, и выхода не осталось. Он так и не решил, что более стыдно: глазеть по сторонам, или же смотреть вниз, встречаясь глазами с тем блеском, что тлел под ресницами легко взявшегося за свое занятие юнца.
Он был в тех же летах, что и Гоф. Гоф мог бы оказаться на его месте.
Отказал бы он мастеру Марло в такой услуге, предложи тот…? О нет — этот человек не умел предлагать, и даже предлагая — приказывал. А как отказать тому, кто отдает приказы с таким лицом? Гоф начал беспомощно кусать губы, ерзая на месте. С новой силой ему захотелось уйти — и остаться, чтобы досмотреть и дослушать до конца.
Чем же все закончится, о Боже?
— Дело в том, мой милый дружок, — продолжил мастер Марло, как ни в чем не бывало, чуть сползая в кресле, опираясь о подлокотник, и потирая вдруг раскрасневшиеся губы ладонью, отчего его голос сделался глуховатым. — Что никому неизвестно, что же происходит на самом деле. Кто врет, а кто говорит правду. Здесь, туда, куда занесло нас с тобой, и сотню сотен таких же несчастных, как мы, весь мир лицедействует, даже не зная, как цитировать Ювенала. Я и сам многое отдал бы, чтобы понять…
Вдруг черты его исказились — то ли жестокостью, то ли страстью, то ли сомнением, как днем в «Сирене», когда он смотрел на мастера Шекспира, на его разбитое в кровь лицо, а потом целовал его, словно они по-прежнему оставались влюблены… до смерти. Он вытряхнул пепел из трубки — прямо на пол, и бесцеремонно, по-хозяйски подпихнул колдующего над ним юношу в темноволосый затылок.
Роберт Гоф, может, и был глуповат — но догадаться, что так мучило открывшегося ему человека, не представляло особого труда.
— Вы не верите мастеру Уиллу, ведь так? — спросил он, стыдливо поглядывая на то, как снова напрягалась шея юнца, как он вздрагивал, не в силах опустить голову еще ниже, но все же делал это через силу. И тут же со всхлипом двигался назад, почуяв обманчивое послабление, лишь затем, чтобы подавиться на следующем вдохе, оказавшись насаженным на предназначенное не ему мрачное желание. — А я ему верю… Все совершают ошибки. Но ошибки простительны, пока человек готов их искупать…
Мастер Кит слушал его — и не слышал. Ноздри его вздрагивали, матовый, немигающий взгляд застыл, устремившись в никуда. Последние пепелинки слетали на пол в согласном ритме с неласковыми движениями вцепившейся в темные волосы белой руки. Гоф опять заерзал — ему хотелось говорить еще, и говорить громко, чтобы не слышать странных, гортанно-мучительных звуков, издаваемых егозящим на коленях мальчишкой.
— Ведь вы скучаете по нему?
За такой вопрос в иное время он мог бы схлопотать звонкую, трескучую затрещину, но сейчас-то обе руки мастера Марло были заняты.
Кит усмехнулся — так криво, как наискось было разбито мутное, захватанное десятками грязных лап, ртутное зеркало, которое он раньше считал воплощением своей души. Мимолетно. В шутку. Вскидывая бедра, размазывая по обивке кресла светлые пряди волос.
О да, мой маленький гость.
Я скучаю по нему. Ты мог бы представить это, сделать осязаемым, потрогать, если бы хоть на толику знал, что такое — эта скука. Когда хочется выть вслед бешеным собакам, заходящимся на улице. Когда хочется содрать всю кожу с лица собственными ногтями. Когда от злости можно искрошить зубы до корней, и не почувствовать боли.
Когда понимаешь — спустя год! — то, что написал своей рукой, своей кровью, своей болью. Мой Ад — вокруг, и я — навеки в нем, в тоске, во взгляде, во лжи, в отданной другим ласке одного-единственного человека.
Как же это стыдно, мой маленький гость. Как унизительно и сладко.
И он промолчал обо всем этом — и сжал руку на теплом, чутком затылке так, что косточки побелели.
Дик торопился так, как будто это было вопросом жизни и смерти. Он впервые пожалел, что отцовский «кабинет» находится так высоко, и по крутой и узкой леснице нельзя было подниматься, прыгая через одну-две ступеньки, если не хочешь, конечно, сломать себе шею.
— Нет, Кит! Нет! Кит! — кричал Уилл, и, пока бежал, Дик передумал все: этот чертов Марло пробрался-таки в театр, нашел Уилла и избивает его. Или вовсе хочет убить, а может быть, Уилл бредит, и в бреду ему является то, что Марло делал с ним все это время? Может быть, он держал его в плену, заставляя писать для себя пьесы, может, принуждал его, может, Уилл хотел сказать об этом Дику и боялся? После того, что Дик увидел в «Сирене», после того, как этот ублюдочный Марло саданул Уилла в лицо сапогом, после того, как он оскорблял Уилла, а тот даже не думал защищаться, Дик уже не удивился бы ничему. Это ж не человек — Сатана в человеческом обличье, — думалось Дику, и он, некстати вспомнив про страстной четверг, перекрестился. Каким же надо быть уродом, чтобы так себя вести. А он! Тоже хорош, друг называется! Думал только о собственной шкуре, о своих горестях, а ведь это такая малость, может быть, в это время Уилла Марло принуждал бог знает к чему! К чему-то гораздо худшему!
Профессор из Кембриджа Хорейс Холли и его подопечный Лео Винси отправляются в Восточную Африку на поиски затерянного королевства. Их цель – раскрыть древнюю тайну семьи Винси, ищущего правдивые подробности о судьбе своих предков. Они обнаруживают племя дикарей и загадочную белую королеву – Айшу, открывшую тайну бессмертия. Вскоре Холли и Винси узнают, что Айша, вероятно, связана с древней загадкой, которую они пытаются разгадать…
Андрей Петрович по просьбе своего учителя, профессора-историка Богданóвича Г.Н., приезжает в его родовое «гнездо», усадьбу в Ленинградской области, где теперь краеведческий музей. Ему предстоит познакомиться с последними научными записками учителя, в которых тот увязывает библейскую легенду об апостоле Павле и змее с тайной крушения Византии. В семье Богданóвичей уже более двухсот лет хранится часть древнего Пергамента с сакральным, мистическим смыслом. Хранится и другой документ, оставленный предком профессора, моряком из флотилии Ушакова времён императора Павла I.
Владимир Абрамов, один из первых успешных футбольных агентов России, на протяжении многих лет являлся колумнистом газеты «Советский спорт». Автор популярных книг «Футбол, деньги, еще раз деньги» (2002 год) и «Деньги от футбола» (2005 год). В своем историческом романе «Хочу женщину в Ницце» Абрамов сумел чудесным образом объединить захватывающие события императорского Рима и интриги российского бомонда прошедших веков с событиями сегодняшнего дня, разворачивающимися на берегах Французской Ривьеры.
Новый роман Юлиана Семенова «Горение» посвящен началу революционной деятельности Феликса Эдмундовича Дзержинского. Время действия книги — 1900–1905 годы. Автор взял довольно сложный отрезок истории Российской империи и попытался показать его как бы изнутри и в то же время с позиций сегодняшнего дня. Такой объемный взгляд на события давно минувших лет позволил писателю обнажить механизм социального движения того времени, показать духовную сущность борющихся сторон. Большое место в книге отведено документам, которые характеризуют ход революционных событий в России, освещают место в этой борьбе выдающегося революционера Феликса Дзержинского.Вторая книга романа Юлиана Семенова «Горение» является продолжением хроники жизни выдающегося революционера-интернационалиста Ф.
Путешествие графов дю Нор (Северных) в Венецию в 1782 году и празднования, устроенные в их честь – исторический факт. Этот эпизод встречается во всех книгах по венецианской истории.Джакомо Казанова жил в то время в Венеции. Доносы, адресованные им инквизиторам, сегодня хранятся в венецианском государственном архиве. Его быт и состояние того периода представлены в письмах, написанных ему его последней венецианской спутницей Франческой Бускини после его второго изгнания (письма опубликованы).Известно также, что Казанова побывал в России в 1765 году и познакомился с юным цесаревичем в Санкт-Петербурге (этот эпизод описан в его мемуарах «История моей жизни»)
В основу пересказа Валерия Воскобойникова легла знаменитая «Песнь о нибелунгах». Герой древнегерманских сказаний Зигфрид, омывшись кровью дракона, отправляется на подвиги: отвоевывает клад нибелунгов, побеждает деву-воительницу Брюнхильду и женится на красавице Кримхильде. Но заколдованный клад приносит гибель великому герою…