Национальный состав Красной армии. 1918–1945. Историко-статистическое исследование - [20]

В дореволюционной военной статистике этнические и религиозно-конфессиональные признаки использовались синкретично. Статистические обзоры офицеров, нижних чинов и рекрутов «по племенам и вероисповеданиям» регулярно публиковались с конца 1860-х гг. Широко употреблялась архаичная религиозная классификация, имевшая всего пять крайне неравных между собой категорий (христиане, магометане, иудеи, буддисты, язычники). Категория христиан иногда дополнялась конфессиональной классификацией (православные, католики, греко-униаты, протестанты, армяно-григориане и др.). Например, статистическое описание офицерского состава в «Ежегодниках Русской армии» в 1870-х гг. ограничивалось только распределением по вероисповеданиям, что сужает возможности изучения этнического состава этой категории военнослужащих.

Этнические номинации в статистических материалах тоже применялись, но нередко они охватывали большие этноязыковые или культурно-географические группы, например «народности Кавказа» (все кавказские этносы, кроме армян), «финские племена» (эстонцы, карелы, чуваши, мордва и др.), «русские» (великороссы, малороссы и белорусы), «балтийские народы» (литовцы и латыши) и т. п. До самого падения Российской империи эти две малоинформативные системы – одна архаичная и давно отжившая свой век, другая недоразвитая и требующая научно обоснованного уточнения – продолжали сосуществовать и нередко встречались в одной таблице (например, категории «поляки» и «магометане»).

Этническая детализация в военно-статистических описаниях применялась со второй половины XIX в., однако так и не заслужила подобающего ей места, хотя ее преимущество в прикладных статистических исследованиях было более чем очевидно. Например, в изданном в 1909 г. объемном исследовании А. Антоновича автор, задавшийся актуальной в то время задачей: выяснить частоту уклонения от воинской повинности различных народностей во время острых социальных потрясений (Русско-японская война 1904-1905 гг. и Первая русская революция 1905–1907 гг.), столкнулся с тем, что статистика МВД об уклонении от призыва была номинирована только в религиозно-конфессиональных категориях. Пытаясь определить эффективность привлечения к воинской повинности представителей различных христианских народов (русских, поляков, латышей, литовцев и т. д.), он вынужден был взять для анализа частоты уклонения от призыва только те губернии, в которых тот или иной этнос, безусловно, доминировал. Губернии со смешанным населением приходилось отбрасывать. Разумеется, точность выводов серьезно пострадала, а по некоторым христианским народам, проживавшим в России дисперсно, например немцам, и вовсе нельзя было составить никакого основанного на статистике мнения[157].

Буквально в последние дни существования старой армии – 25 октября 1917 г. – в действующей армии была проведена однодневная перепись, давшая максимально возможно точные в тех условиях сведения о личном составе всех фронтов по категориям – офицерский состав, классные чины, солдаты, вольнонаемные рабочие. Целью переписи было уточнение численности армии для дальнейшей ее оптимизации; вопросы социально-демографичского характера в этот раз не ставились[158].

Таким образом, хотя до революции сложилась традиция научно-статистического изучения личного состава вооруженных сил, этнический аспект таких исследований страдал крайним несовершенством и не отражал глубины протекавшей на рубеже веков этносоциальной дифференциации населения.

Перейдя практически в неизменном (организационном и кадровом) виде на службу Советскому государству, статистическая служба, объединенная в июле 1918 г. в Центральное статистическое управление (ЦСУ), в известной мере раскрепостилась и смогла сделать большой шаг вперед в изучении общества, в том числе и его этнонациональных сторон. ЦСУ организовало первое сплошное обследование Красной армии уже летом 1920 г. А всего в 1920-х гг. под методическим руководством ЦСУ было проведено три переписи РККА. Масштабные тематические обследования военнослужащих и военнообязанных проводились постоянно. Таким образом, наряду с военспецами, русские статистики внесли свой вклад в обеспечение преемственности в развитии вооруженных сил страны.

Расхожее мнение о советской демографической статистике как о пропагандистском инструменте власти, явлении манипулируемом, лицемерном, а потому заведомо неинформативном и непригодном для научного анализа верно лишь отчасти[159]. Жупелом всегда служили отмененная перепись населения 1937 г. и ее «подкорректированная» версия 1939 г. Однако подходить с единой меркой к советской статистике народонаселения без учета конкретно-исторических обстоятельств ее развития было бы неверно. В 1920-х гг. советские статистические публикации были весьма многочисленны и содержательны. Режим статистической секретности постепенно вводился на рубеже 1920–1930-х гг. и окончательно установился в 1932 г. запретом Статистическому управлению Госплана публиковать собранные данные[160]. Открыто публикуемая статистика действительно нацеливалась на выхолащивание и подтасовку реальной картины общества, манипуляцию общественным мнением. Однако она представляла собой лишь самую вершину айсберга. Статистический учет населения и материальных ресурсов был положен в основу всего государственного и военного строительства в Советском Союзе. Власть относилась к статистике чрезвычайно серьезно, как к инструменту социальной инженерии, коренной перестройки общества на новых началах. Как верно сказано в одном современном исследовании, «речь идет о государстве, которое превратило использование чисел в одно из центральных оснований своей политической аргументации»