Национализм: теории и политическая история - [95]

Последнее подразумевает прежде всего формирование льготного налогового режима для транснациональных операторов, т.е. еще один шаг в ослаблении государственного контроля над экономикой. В этом русле лежит и пресловутый феномен «офшорного» капитализма[365].

Привлечение масштабных иностранных инвестиций в индустриальный сектор экономики (что особенно значимо для «развивающихся стран», включая СНГ) предполагает наложение достаточно жестких ограничений на активность трудящихся в сфере защиты своих экономических прав, в том числе «замораживание» роста заработной платы, пересмотр в либеральном ключе трудового законодательства и т.д.

Таким образом, нарушается устоявшаяся практика так называемых «трехсторонних соглашений», когда лидеры деловых кругов и руководители профсоюзов, при решающем посредничестве или патронаже государства, заключали соглашения, направленные на проведение сбалансированной экономической политики, гарантировавшей трудящимся высокий уровень занятости, социальную защиту и проч. У противников глобализации, в том числе и среди сторонников экономического национализма, появляются основания говорить об «антинациональном» или «антинародном» характере политики, проводимой правительствами.

Наряду с этим в условиях правовой либерализации и ослабления государственного контроля, сопровождавших в 1990-х гг. экономическую глобализацию, во всем мире происходил резкий рост всех форм «теневой», в том числе откровенно криминальной экономической деятельности (торговля наркотиками, людьми, незаконный оборот оружия и т.д.). Это означает, что одним из аспектов общего процесса глобализации является и глобализация экономической преступности.

Так что при всей общей, если угодно — стратегической или долгосрочной, — благотворности процесса экономической глобализации, было бы неверно смотреть на него исключительно «сквозь розовые очки». Наряду с «плюсами» этот процесс имеет и ощутимые «минусы»: в кратко- и среднесрочном плане он сопряжен с достаточно сильными негативными явлениями[366].

Можно утверждать, что процесс финансово-экономической глобализации оказывает радикальное трансформирующее воздействие на традиционную, устоявшуюся за последние века сферу экономической власти национального государства. Вместо того, чтобы регулировать деятельность национальных корпораций и при необходимости защищать их позиции на мировом рынке, современное государство все чаще вынуждено действовать в интересах транснациональных корпораций и соответственно обслуживать потребности «сконструированной» из них глобальной экономики.

В-третьих, рассмотрим влияние, которое в современную эпоху на позиции национального государства оказывает третий из названных нами глобальных потоков — демографический. Выше мы уже обозначили его основную тенденцию — ориентацию с «мирового Юга» на «мировой Север» и объективно обусловленные компоненты этого потока, такие, как экономическая и политическая миграции.

Теперь обратимся к тем долгосрочным и слабоконтролируемым последствиям, которые масштабная иммиграция из регионов «третьего мира» оказывает на культуру принимающих стран. Следует помнить, что сами по себе современные национальные государства «первого мира» возникли в ходе распада предшествовавших им империй или полиэтнических и поликультурных государственных образований. Их формирование означало политическую эмансипацию или обособление однородных в культурном отношении территориальных общностей.

Современная ситуация в государствах Западной Европы и Северной Америки характеризуется прямо противоположными тенденциями. В результате массовой иммиграции из стран Азии и Африки культуры государств «первого мира» постепенно утрачивают свое гомогенное качество.

Если при формировании системы национальных государств речь шла об эмансипации отдельных этнонациональных культур в рамках общей, христианской цивилизации, то нынешняя культурная плюрализация означает форсированную инфильтрацию в «старые» европейские культуры иноцивилизационных элементов, т.е. принадлежащих принципиально другим культурным мирам — мусульманскому, индуистскому, конфуцианскому и т.д.

Подобное положение в большой мере стало результатом деколонизации в 1950—1960-х гг., когда установленные в период XIX — первой половины XX вв. связи между конкретными европейскими государствами-метрополиями и их колониями заработали как бы «в обратном направлении». Швейцарский историк Урс Альтерматт отмечает: «Во Францию и Великобританию иммигрировали главным образом граждане бывших колоний (их собственных. —Авт.). В 1990 г. во Франции алжирцы составляли 20 % всех иностранцев, в Великобритании свыше 70 % иностранцев составляли иммигранты из стран (Британского. —Авт.) Содружества»[367].

Но в ситуации «цивилизационного смешения» оказываются, конечно, не только бывшие колониальные империи. Например, «в Германии турки являются самой большой группой проживающих там иностранцев. В 1990 г. иностранцев турецкого происхождения насчитывалось свыше 1,6 млн, что составляло около 32 % всего иностранного населения страны»[368].

Разумеется, дело не следует сводить только к результатам, прямо вытекающим из религиозно-конфессиональных различий (лежащих в фундаменте цивилизационного разделения), тем более теряющих свое значение в условиях тотальной секуляризации современных обществ