Национализм: теории и политическая история - [122]
В русле подобной модели федеративных отношений, подразумевающей передачу все больших и больших полномочий «центра» на «периферию», и шло политическое развитие СФРЮ в 1970—1980-х гг. При этом в республиках периодически вспыхивали волнения на националистической почве. В особенности это касалось косовских албанцев и боснийских мусульман.
Так что к концу 1980-х гг. Социалистическая Федеративная Республика Югославия представляла собой уже фактически конфедеративное государственное образование с явно выраженными тенденциями к дальнейшей дезинтеграции.
На протяжении всего последнего периода существования СФРЮ разрыв в уровне экономического развития развитых отдельных районов страны только увеличивался. «По совокупности основных социально-экономических показателей накануне распада Югославии выделялось пять категорий регионов, отмечает российский ученый Э.Б. Валев: развитые республики — Словения и Хорватия; среднеразвитый край — Воеводина; малоразвитая республика Сербия (без краев); слаборазвитые республики — Босния и Герцеговина, Македония, Черногория; особо неразвитый край Косово. Словения по своим показателям значительно выделялась из других республик, в то время как в Македонии, Черногории, Косове усилилось отставание, во многом ухудшились показатели в Сербии и Воеводине. Это позволяло словенцам говорить, что они кормят всю Югославию, а Сербии — что Словения эксплуатирует природные богатства других регионов и использует их лишь как сырьевой придаток для своего промышленного развития, что через систему цен происходит переливание национального дохода в Словению и Хорватию. Между центром и республиками возникали постоянные споры по вопросам распределения средств Фонда федерации по кредитованию недостаточно развитых республик и края Косово, формирования и расходования средств бюджета Федерации и внебюджетных средств»[471].
Другими словами, уже имевшая место напряженность в межнациональных отношениях постоянно подпитывалась негативным межэтническим сравнением по оси «отсталые» — «передовые». Неудивительно поэтому, что именно косовские албанцы и мусульмане-босняки, будучи наименее модернизированными югославскими этносами, в рассматриваемый период времени наиболее активно и агрессивно проявляли свои националистические чувства.
Е. Гуськова отмечает: «Особенно острыми были проявления национализма в Косове. Развернувшееся движение за предоставление краю статуса республики принимало уродливые формы — насильственное выселение неалбанского населения из края, бойкот выборов, бойкот государственной системы образования. Соответствующей была реакция властей — усиление милицейских формирований, введение военного положения, патрулирование на улицах, аресты руководителей... Однако все меры по политической и экономической стабилизации положения в крае оказались неэффективными. Автономный край Косово продолжал оставаться детонатором столкновений на национальной почве. Конфликт перерос республиканские границы и стал острейшей проблемой всей страны, которую в течение десяти лет не удавалось решить ни с помощью вооруженных сил, ни путем принятия соответствующих партийных резолюций и постановлений, ни ограничением автономии»[472].
Однако решающую роль в крушении союзного государства сыграли словенский и хорватский национализм, т.е. национализмы самых экономически развитых, «передовых» наций Югославии[473]. Лидеры соответствующих движений полагали, что их народам необходимо освободиться от груза в виде «отсталых» наций и видели выход из назревавшей в стране общей кризисной ситуации только на путях сецессии и создания собственных национальных государств.
О тогдашних устремлениях и лозунгах словенских националистов Е. Гуськова писала так: «В основе словенского национализма... лежало стремление добиваться проведения существенных изменений в экономических отношений в пользу более развитых районов страны. Причем этот лозунг объединял различные силы: от клерикалов до неоконсерваторов и части господствующей республиканской бюрократии... Словения была убеждена, и этот тезис широко распространялся в средствах массовой информации, что лишь словенцы действительно работают в Югославии и что только у них на деле существует система самоуправления, позволяющая производить самую высококачественную продукцию в Югославии... Словенский историк Я. Прунк откровенно пишет, что Словения стремилась высвободить свой народ и государство “из-под влияния менее развитых и культурно чуждых федеративных единиц”»[474].
В то же время «в Хорватии во всех средствах массовой информации, в научных публикациях, в популярной литературе утверждалось, во-первых, что Хорватия находится в наименее выгодном положении из всех югославских республик и краев, что ущемляются ее интересы, что у нее отбираются валютные средства; во-вторых, что в Югославии в целом доминирует Сербия и одновременно осуществляется сербское проникновение в Хорватию, а для доказательства анализировались данные о количестве сербов на руководящих должностях в хорватских партийных, государственных и научных организациях и даже трудовых коллективах; в-третьих, что Хорватии грозит “биологическая гибель хорватского народа” и демографическая катастрофа...; в-пятых, что самобытность хорватского народа находится под угрозой, а в области лингвистики проникновение в язык “сербизмов” ставит под вопрос существование хорватского языка. И, наконец, в Хорватии отстаивали тезис об особом политическом преследовании хорватов, более частом политическом осуждении лиц хорватской национальности»
