Начнем сначала - [153]

Три ночи подряд ей снился Максим. Нехорошо снился. «Что-то неладное случилось. Что?» Это все сильней ее беспокоило. И в ней зародилось вдруг желание помочь Максиму, поддержать, заслонить.

Долго не решалась сказать дочери.

Сказала и замерла, не сводя настороженного взгляда с побледневшего, большеротого и курносого родного лица.

Лена обняла мать, прижалась.

— Великий ты человек, мама…

3

Утром позвонили из главка: в областном центре состоится заседание коллегии министерства, Бурлаку надлежит отчитаться о строительстве газопровода.

— Кого еще на ковер? — спросил Бурлак.

— Всех, кто задействован на пятой нитке, начиная с головной компрессорной.

«Значит, и Феликс. Опять притащится. Вот и песенке конец…»

Вместо Феликса позвонила Сталина.

— Здравствуй, Максим. Соскучилась по тебе до одури. Может, заглянешь? Феликс уехал на нулевую, вряд ли сегодня вернется. Если и вернется, не ближе полуночи. Забеги к нам часика в четыре».

«Никак свидание назначает? Обалдела».

— Сталина… Дорогая… — усталым голосом вконец замотанного человека пресно и сухо заговорил он: — Рад бы повидаться, через полчаса совещание. Засядем допоздна. Готовлюсь на министерскую коллегию.

— Феликс тоже, — подхватила Сталина. — Все надежды на тебя, Максим, помни.

— Помню, — кривясь, с неподдельной натугой выговорил он. — Извини, пожалуйста. Люди уже ждут. До свидания.

— До встречи, милый. Целую.

Бурлак так припечатал трубку к рычагам, что аппарат хрустнул.

— Черт знает что, — яростно забормотал он. — «До встречи, милый. Целую». Ошалела…

Тренькнул и смолк, будто подавился, междугородный телефон. Бурлак снял трубку.

— Слушаю вас.

— Здравствуй, Максим.

Качнулись стены, дрогнул пол. Бурлак вцепился в подлокотник кресла. «Надо отвечать. Говори же!» А пересохшую глотку стиснула спазма. «Сейчас она кинет трубку». Захрипевшим голосом Бурлак еле выговорил:

— Марфа…

«Пригрезилось. Марфа первой не позвонит…» Желая скорее утвердиться в своей неправоте, он закричал:

— Марфа!.. Марфа!..

— Не кричи. Зачем кричать-то? — ласково выговорила Марфа.

— Откуда звонишь?

— Как ты, Максим?

Спросила, будто из сердца занозу вынула.

— Плохо… — обреченно и угрюмо ответил Бурлак.

На том конце провода глубокий вздох и совсем тихо, похоже, не для него:

— Так я и знала. — Потом погромче: — Чем тебе помочь?

— Нам бы повидаться. Ты где?

В трубке снова вздох и тишина. Торопясь ее ободрить, Бурлак закричал:

— Только не клади трубку. Слышишь? Не бросай. Где ты?

— В Тургате… Гостиница «Нефтяник»… Двести одиннадцатый номер. Я буду здесь до…

— Погоди, — перебил Бурлак, — минутку… пожалуйста.

Нажал кнопку селекторной связи с Юрником.

— Юрий Николаевич, посмотри, есть ли сегодня самолет на Тургат.

— На Тургат? — послышался шелест бумаги. — Да, в тринадцать двадцать местного.

— Спасибо. Будь добр, организуй один билетик.

Выключил селектор и в трубку:

— Слышала?

— Слышала, — эхом откликнулась Марфа.

— Жди.

Она не ответила.

Все оставшееся до полета время и весь перелет Бурлака занимал один вопрос: «Дождется ли? А вдруг?» Подсознательно был уверен, что никаких вдруг не случится: Марфа такое не выкинет, но уверенность эта скоро выветрилась, и он стал нервничать и так распалил себя, что на последнем шаге перед дверью комнаты номер двести одиннадцать силы Бурлака вдруг иссякли, он остановился, еле перемогая неодолимое желание сесть.

В несколько мгновений короткими, очень яркими вспышками память высветила их первую встречу в институтском скверике, и первое свидание в комнатке на чердаке, и свадьбу под открытым небом, и ту последнюю встречу. «Я был у женщины, Марфа». «Ах, какой же я мерзавец…» Стыд опалил душу. «Разве нельзя было по-другому?.. Подлость по-доброму? Фарисей».

Тут дверь двести одиннадцатой комнаты отворилась, выглянула Марфа.

— Чего ты стоишь? — спросила негромко и спокойно. — Я уже заждалась. — И протянула ему обе руки.

Едва их руки сошлись, как Бурлака охватило странное чувство, в котором присутствовали и радость, и смятение, и раскаяние, и ожидание близкого чуда.

У нее были мягкие, нежные, отзывчивые руки. Легонько стиснув их, Бурлак склонился, чтоб поцеловать, и вдруг упал на колени и, не вставая, целовал и целовал эти преданные, любящие, прекрасные руки женщины, которая — Бурлака пронзила эта мысль — была одна и единственная в его судьбе.

Марфа не отнимала рук, не поднимала его. Закусив нижнюю губу, она беззвучно плакала. Крупные слезы тяжело и медленно сползали по дрожащим бледным щекам, повисая на подбородке, на уголках губ и крыльях носа.

— Пойдем, — сказала она наконец, громко всхлипнув.

Пока он оглядывал комнату, прикидывая, куда пристроить снятое пальто, вошла причесанная, умытая, улыбающаяся Марфа.

— Вешалка здесь. Мой руки. Перекусим. Я еще не обедала, и ты, конечно, не ел.

Так по-домашнему, обыденно и просто сказала, что Бурлак зажмурился от душевной боли. «Откуда в ней такая сила?»

Ели молча, изредка взглядывая друг на друга. Несколько раз Бурлак порывался заговорить, но Марфа предостерегающим жестом или движением бровей не позволяла. Когда они напились чаю, Марфа проворно убрала посуду, застелила стол белой скатертью и выжидательно уселась напротив Максима, оперевшись локтями о стол. Взгляды их встретились. «Теперь и говори», — прочел он в ее глазах.