...Начинают и проигрывают - [38]

И я произнес с запалом:

— Между прочим, у меня в роте был солдат, над которым все потешались, — он, когда шагал в строю, взмахивал одновременно той же рукой, что и ногой. Говорили, что он ходит, как обезьяна; та, дескать, тоже на ходу вскидывает руку, чтобы ноге не мешать. А когда вышли на позиции, его первым к ордену Ленина представили… Посмертно.

Не очень-то к месту получилось. Такой человек, как Арсеньев, сообразительный, языкастый, вполне свободно мог бы проехаться насчет бузины и киевского дядьки.

Но Арсеньев не сказал ничего. Я знал, я чувствовал: он понял меня правильно.

И я был благодарен ему за это.

13.

Расследование убийства шофера Васина быстро подвигалось к завершению. Оставалось только составить обвинительное заключение. Адвокат Арсеньев, который по-прежнему просиживал долгие часы на допросах Андрея Смагина, попросил у меня для ознакомления всё дело. Тут же, в моем кабинете, просмотрел показания свидетелей, внимательно прочитал все протоколы допросов Изосимова и Бондаря. И снова никаких записей!

— Ну как, Евгений Ильич? — спросил я не без ехидства, принимая от него довольно уже объемистую папку. — Находите ли вы здесь достаточно опорных пунктов для защиты?

— Дорогой мой Виктор Николаевич, — ответил Арсеньев с улыбкой, — плохи были бы дела моих подзащитных, если бы я полагался на одни только материалы следствия.

Я поинтересовался простодушно:

— Разве у вас есть еще и другие?

Он шутливо погрозил пальцем:

— Хотите раньше времени заглянуть в мои карты?

— Нет, серьезно. Может, я что-нибудь упустил?

— А если серьезно… — Арсеньев вытащил из внутреннего кармана своего изрядно поношенного пиджака старомодные серебряные часы с затейливыми узорами на крышке. — Нет, к сожалению, сегодня уже поздно, не смогу, пора в суд… Давайте завтра утречком пораньше, а? Только смотрите, чтобы ваши коллеги потом не говорили, что я вас опутал, загипнотизировал, приворожил.

И засмеялся своим коротким, отрывистым смехом из единственного «ха»…

На следующее утро я без толку прождал Арсеньева до одиннадцати часов, а потом, разозлившись и обозвав его про себя старым трепачом, спешно сел за обвинительное заключение. Все было заранее продумано, до последнего слова, и поэтому написалось быстро и без каких-либо затруднений.

Майор Антонов усадил меня в кресло, а сам нацепил очки и стал читать. Я ждал в нервном напряжении. Будут у него замечания или нет? Вот взялся за карандаш. Ошибка? Нет, просто так, вертит в пальцах.

— А как считает Евгений Ильич? — Майор Антонов перевернул последний лист дела, снял очки.

— Да мы с ним подробно так и не переговорили. Хотели сегодня утром; я ждал — не пришел.

— Странно! Он человек на диво аккуратный. Если только сердце — частенько его подводит.

Момент был подходящий, чтобы побольше разузнать о заинтересовавшем меня адвокате-археологе.

— В отделении говорят, вы с ним друзья…

Майор Антонов бросил на меня исподлобья быстрый взгляд, словно прикидывая, с какой целью я это сказал. Решил, очевидно, что без всякой задней мысли. Строгие глаза его подобрели.

— Глас народа — глас божий. Раз говорят, значит, есть к тому основания. Но, разумеется, не без преувеличений, как всегда. В шахматы играете?

— Е-два, — усмехнулся я.

— А Евгений Ильич великолепный шахматист. Ну и я тоже балуюсь. Еще книги. Арсеньева вывезли из Ленинграда совсем больным, на санитарном самолете. Единственное, что у него осталось — это шуба: видели, какая шикарная? А у меня неплохая библиотека — перевелся сюда еще до войны, капитально. Много книг по истории, редкие издания.

— Почему же он стал адвокатом?

— А уж об этом лучше спросите его самого, — взгляд майора снова сделался жестким, он встал. — Что ж, товарищ лейтенант, следствие проведено правильно, у меня замечаний нет. Обвиняемый с делом ознакомлен?

Я тоже встал.

— И он, и адвокат.

— Тогда все. — Майор обмакнул перо в чернила и расписался. — Прокурору отнесите лично. Вообще, вам бы давно полагалось познакомиться с ним…

Прокурорская дама привычно не пустила меня к своему тщательно оберегаемому начальству. Сердито пыхтя козьей ножкой, отобрала папку с делом и бросила надменно:

— Посидите в коридоре. Возможно, у прокурора возникнут вопросы.

Тут уж я не сдержался:

— За коридор — гран мерси, с вашей стороны так любезно. Но у меня свои планы. Я зайду через час, если будут вопросы — приготовьте. Желательно в письменном виде.

Ну и лицо было у нее! Я думал, она проглотит свою козью ножку.

Ровно час я болтался без дела на улице, затем зашел снова.

— Как насчет вопросов?

Она скомандовала:

— К прокурору! — И, очевидно, чтобы я не сбежал, собственноручно распахнула передо мной обитую дерматином дверь, доложив начальству прокуренным голосом: — Он пришел!

Я двинулся торжественным маршем, не без злорадного удовлетворения выколачивая пыль из нарядной ковровой дорожки. Ярко-красная, с двумя зелеными полосами по краям, она трусливо убегала от моих тяжелых сапог под письменный стол, за которым, обложенный бумагами, восседал сам грозный прокурор — перед ним трепетали не только все преступники районного масштаба, но даже и такие заслуженные деятели угрозыска, как наш Фрол Моисеевич. «Прокурор вернет на доследование»— в его устах звучало, как самое страшное из всего, что вообще может приключиться с человеком.