...Начинают и проигрывают - [39]

И вот я стою теперь перед тем самым прокурором. Светлые волосы на косой пробор, бледное лицо кабинетного сидельца, губы сердечком. Я как увидел эти губы…

— Вадим! — вырвалось у меня очень громко. — Вадим, откуда ты такой взялся?

— Виктор?! Черт!…

Пока мы, постепенно приходя в себя от изумления, охали и ахали, похлопывали друг друга по плечам, в кабинет ворвалась, среагировав на наши возбужденные голоса, вот с такими глазищами прокурорская дама из приемной — наверное, решила, что я здесь кончаю ее обожаемого начальника. Я не очень удивился бы, увидев у нее в руках пистолет, или, на худой конец, лохматого медного пса с мраморной подставки на ее письменном столе.

— Все в порядке, Аделаида Ивановна! — махнул Вадим. — Представьте себе, мы с этим типом вместе учились в институте.

И она успокоенно сцепила руки на животе, проникновенно заулыбалась, демонстрируя материнское умиление трогательной встречей двух однокашников.

Строго говоря, мы вместе никогда не учились. Вадим был лет на шесть старше меня, и к тому времени, когда я поступил на первый курс института, он уже окончил последний, но назначенный на должность преподавателя, оставался еще секретарем комсомольского бюро. Ну, а я был факультетским секретарем, членом бюро ВЛКСМ института, и мы с Вадимом здорово спелись. Вообще, он был свойским парнем, бегал вместе с нами на лыжах в выходные дни и на кроссах, ходил на товарный двор подрабатывать на выгрузке вагонов — в деньгах Вадим нуждался из-за всяких там семейных обстоятельств, ну, может, чуть-чуть поменьше нашего брата студента. И даже когда настала грозная пора первой сессии и весь мир в глазах первокурсников четко разделился на экзаменуемых и экзаменаторов, даже тогда Вадим оставался Вадимом, хотя принимал у нас — и довольно строго! — зачеты по истории государства и права.

Когда кончились взаимные похлопывания и ощупывания и мы снова обрели дар человеческой речи, начались расспросы. Я, отвечая ему, в трех словах рассказал о себе: фронт, ранение, демобилизация.

— Ну, а ты?

— Куришь? — Вадим свернул козью ножку из душистого командирского табака, и я сразу понял, откуда такое непонятное увлечение у дамы из соседней комнаты. — Я, как все. Народное ополчение. Бои под Москвой. Потом отозвали. Надо же кому-то и в тылу грязь копать. Вот! — Он обвел рукой груду папок на столе. — Кошмар какой-то! Лучше десять фронтов.

— Гроза района! — я рассмеялся. — Фрол Моисеевич так расписывал тебя, что и на меня навел панику.

— Их только распусти! — сразу нахмурился Вадим. — И Фрола твоего тоже. Сегодня опять… — Вадим взял папку со стола и прочитал: «Мера прИсИчения». Светоч науки! — фыркнул он.

— Да, чего нет, того нет. А вообще, мировой дядька, — защитил я грудью Фрола Моисеевича.

— А, хватит о нем, и так всю плешь переел! — Вадим отшвырнул папку. — Где ты устроился? Квартира хоть ничего?

Я рассказал про себя и про Арвида.

— Иди к нам третьим. Создадим юридический треугольник. Два оперативника, один прокурор.

— Нет, брат, — усмехнулся он, — у меня свой треугольник есть. Даже четырехугольник. Одна жена, две дочки. Приходи-ка лучше как-нибудь ко мне. Посидим за рюмочкой, закуска тоже найдется. Колбаска, грибочки. У жены там и рыбка копченая, кажется, припрятана.

— Ого! Прокуроры, оказывается, не так уж плохо живут.

— А ты как думаешь? Все-таки один на целый район, можно обеспечить.

Зазвонил телефон. Вадим взял трубку, стал что-то отвечать односложно: да, нет. Лицо у него сразу сделалось чужим. На нем появилось новое, незнакомое мне выражение желчности, недоверия. Я подумал, что, в сущности, вот этот, сегодняшний Вадим мне совершенно незнаком. Тот, которого я знал, остался там, в довоенном времени, и никогда оттуда не вернется.

— Гады! — Вадим брезгливо бросил трубку на рычаг. — Я им покажу!… Аделаида Ивановна!

Она появилась моментально.

— Дело Сивцева мне! Быстро!

— Оно в суде, Вадим Петрович.

— Я ведь, кажется, не спрашиваю, где оно. Я говорю: мне нужно! Ясно?

— О, да, да! Извините! — Она торопливо вышла, и сразу в соседней комнате зазвучали ее старшинские: «Забрать», «Принести!»…

— Здорово выдрессировал! — мотнул я головой.

Но Вадим был весь во власти неведомых мне мыслей и битв и не обратил на шпильку никакого внимания.

— Извини, Виктор, дела… По поводу Смагина, — сказал он, раскрывая мою самодельную папку. — Сделано без полета, но вполне добросовестно, вполне… Вот только почему-то нет признания?

— Почему-то не признается, — меня задел его неожиданно официальный, с нотками превосходства тон.

— А вот это аргумент не в твою пользу, — сухо и непререкаемо отпарировал Вадим, и я в ту самую секунду ясно представил себе, почему так дрожит перед прокурором Фрол Моисеевич. — Я слышал, защиту взял Арсеньев? Ох, и попортил он мне крови, этот юрист от истории. Или историк от юриспруденции, уж и не знаю, как сказать.

— По-моему, очень симпатичный старикан, — меня охватило неодолимое желание не соглашаться с Вадимом ни в чем.

— У тебя все симпатичные. Я помню еще с институтских времен… Аделаида Ивановна!

Та влетела пулей и остановилась, как вкопанная, посреди ковровой дорожки.