Начать сначала - [108]

У них обоих возникло странное чувство. Они так старались проникнуть внутрь, но теперь, когда дверь наконец открыта, вдруг появились сомнения, а стоит ли входить? Это напоминало непрошеное вторжение.

Тони вошел первым. Пакетов последовала за ним. Они не знали, что увидят, и в первый момент почувствовали себя глупо, когда огляделись вокруг и увидели, что в квартире царит идеальный порядок. Собственно, он был даже слишком идеальным.

По-прежнему тихо играла музыка. В комнате Дна горел свет, и Пакстон заглянула туда. Там никого не было. Тони вошел в спальню, но вдруг остановился и инстинктивно поднял руку, загораживая Пакстон дорогу.

— Не ходи.

Но она шла слишком быстро и в тот же миг уже была в комнате. Как будто бы все в порядке. Они просто заснули.

Франс в своем аодай с нежной улыбкой на лице, прижимающая к себе малышку в красивом крошечном платьице, которое шили, наверное, специально для нее. Маленький ан, как ангелочек, спал рядом. Он был в своем лучшем костюме, волосы вымыты и аккуратно расчесаны. Пакстон все еще ничего не понимала. Она хотела сказать Тони, что надо говорить потише, чтобы не разбудить их, но их уже не могло разбудить ничто. Тони убедился в этом окончательно, когда нагнулся над ними и коснулся лиц.

Они были мертвы уже довольно давно. Франс отравилась сама и отравила детей, как только узнала о гибели Ральфа. Рядом на столике лежала записка по-вьетнамски и письмо, адресованное Пакстон. Тони встал перед ними на колени, глаза его наполнились слезами Пакстон подошла и встала рядом. Она тоже плакала, а затем встала на колени и коснулась каждого из них, как будто хотела благословить.

— О Боже, зачем?.. — прошептала она. — Зачем?

Не стало Ана, не стало малышки. Той самой, которую они принимали всего три с половиной месяца назад. И вот ее нет больше… Пакс… мир… Франс хотела быть с Ральфом, так было сказано в записке. Она хотела, чтобы все снова были вместе, и она знала, какая ужасная жизнь ждет их в Сайгоне.

— Она могла поехать в Штаты , или могла… — говорила Пакстон, но Тони только качал головой. Он знал лучше. В Сайгоне без Ральфа она превращалась в ничто. И вот она ушла, чтобы быть с ним, и взяла с собой детей. Все они сейчас, лежа на кровати, казались такими красивыми, такими милыми, нежными…

Пакстон и Тони долго стояли, смотря на них, потом Тони пошел звонить в полицию. Когда они приехали, он объяснил, что здесь, по его мнению, произошло. Письмо, адресованное Пакстон, подтвердило его догадки В нем Франс снова благодарила ее и Тони за все, что они для них сделали, прощалась и желала счастья и долгих лет жизни. Пакстон выронила письмо и зарыдала в объятиях Тони. Никогда она не видела и не испытывала ничего более ужасного. Она смотрела, как их уносили. Ана завернули в небольшое белое полотнище, малышку накрыли вместе с матерью. Этого Пакстон уже не могла вынести. Она все еще рыдала, когда Тони привел ее в гостиницу и заказал две порции бренди.

— О Боже! Тони, но почему? Почему она это сделала?

— Она считала, что в этом ее долг.

Горечь утраты. Такой Пакстон еще никогда не испытывала.

Растерянность, отчаяние, печаль, одиночество. Она потеряла друга.

Неужели когда-нибудь это пройдет и она станет такой же, как и раньше? Тони знал, что" даже если так покажется, на самом деле прежней Пакстон не будет уже никогда. Они все здесь такие. Кусочки сердец отсохли и отвалились…

Прошло немало времени, прежде чем Пакстон почувствовала, что пришла в себя хотя бы наполовину. Январь она прожила как в тумане, затем февраль. И вот наконец в марте, когда начались тропические ливни, она стала понемногу оживать. В общей сложности она пробыла :во Вьетнаме почти два года. Ас Тони она была вместе уже восемь месяцев, что здесь воспринималось как целая жизнь. Говорить и писать о Ральфе, Франс и детях она просто не могла. Но вместо этого писала о других, кого потеряла и о ком могла упоминать, не приходя всякий раз в состояние полного ступора. Однако Тони, конечно, был прав.

Они оба стали другими.

Теперь они реже выходили, а из-за плохой погоды перестали выезжать на выходные за город, даже когда Тони получал увольнительную. Вместо этого они сидели в комнате Пакстон, разговаривали, пили вино, любили друг друга, старались придать смысл тому, что происходило вокруг. Теперь Пакстон стала писать жестче, сильнее. Из редакции ей сообщили, что ее ждет премия, но Пакстон не заботили подобные мелочи. Они давно потеряли для нее смысл. Единственное, что было важно, — это выжить, увидеть окончание войны, быть может, вернуться домой и посмотреть, что там происходит, происходит ли вообще.

Теперь они часто говорили о Джое, и Пакстон убеждала Тони, что нужно писать мальчику чаще.

Срок службы Тони заканчивался в июне, и он твердо знал, что больше не будет продлевать его. А что делать вместо этого, он еще не решил. Больше находиться во Вьетнаме ему не хотелось, но он совершенно не был уверен, что готов вернуться домой. Да и Пакстон понятия не имела, что собирается делать дальше. В прошлом году она сообщила в газету, что пробудет еще, год, но это же не имело силы закона — она может уехать раньше или позже. Они с Тони никогда не обсуждали свои планы на будущее, зная, что во Вьетнаме это очень опасно.