…Началось в Республике Шкид - [42]

Вместе с тем нельзя и «потакать, откликаться на каждую просьбу и на каждое требование (а просьба очень быстро перерастает в требование)».

Как актуально звучат слова писателя: если думать не только о физическом здоровье ребенка, не только об освоении им грамматических форм языка и если любить ребенка не «сусальной», не «конфетной», а настоящей любовью и видеть в нем «завязь, росток… будущего человека — нет более трудного и сложного искусства, чем это искусство».

Немаловажную проблему затрагивает Пантелеев, когда говорит о том, скольких детей избаловали люди, которые сами трудились не покладая рук. «Сама, бывало, недоем, недосплю, а дочку растила принцессой», — не раз похвалялась перед ним NN, «человек, казалось бы, неглупый, интеллигентный», оправдывая свою позицию тем, что она достаточно хватила в детстве лиха. Пусть уж дочка ничего этого не знает. А в результате — сколько слез, сколько бессонных ночей и преждевременных седин от этой изящной, «воспитанной», «играющей на рояле, говорящей по-французски «принцессы».

Воспитание такого рода писатель называет «внешним», любовь такого рода квалифицирует как животную, — ибо все здесь уходит «на служение чреву на вкусную еду… на башмачки и бантики, и совсем не думается о душе, о воспитании человека, о воспитании в высоком смысле слова, без кавычек».

В книге нет свода правил, наставлений, размышления возникают всякий раз по определенному поводу. Что оставляет благодатный след в душе ребенка? Как воспитать доброту, щедрость, гостеприимство?

Вот Маша вырывает из рук гостьи мячик: «Дай мячик! Это мой мячик!» Как найти слова, чтобы она поняла: так поступать нельзя? «Разве ты можешь представить, — говорит ей отец, — что мама или я, когда наш гость потянется за яблоком, хлопнем его по руке и скажем: «Оставьте! Не берите! Это наши яблоки!» От конкретного примера взрослый уже может подойти к объяснению законов гостеприимства.

Зная, как Маша плачет и сердится, стоит ей проиграть в какую-нибудь игру, взрослый проводит с ней беседу и предлагает ей совсем иной способ поведения: не только не расстраиваться и не надуваться, а, напротив, «взять себя в руки, улыбнуться и поздравить того, кто выиграл, объединив всех играющих общим удовольствием, общей радостью.

В семье поощряется каждое правдивое признание девочки. Но когда оно делается в корыстных целях (чтобы избежать, например ответственности за грубый поступок по отношению к бабушке), в доме чуть ли не объявляется педагогический аврал: человек должен знать, что правда существует одна — бескорыстная, чистосердечная.

Есть в этой книге еще одна очень важная тема — взаимоотношения девочки с миром природы. Понимая, как трудно будет дочери, с ее постоянной готовностью пылко и самозабвенно защищать «меньших братьев», как часто ей придется сталкиваться с бездумной жестокостью и равнодушием, взрослый задается очень серьезным вопросом: «Не делаем ли мы ошибку, что поддерживаем в Машке ее страстную, убежденную любовь ко всему живому?» и уверенно отвечает: «Нет, не делаем!.. Пусть ей будет временами нелегко, но так и только так надо воспитывать человека!» Писатель уверен: «Маленький мучитель, убийца бабочек или муравьев не может вырасти хорошим, добрым, великодушным человеком».

И эти, и многие другие размышления, убеждения писателя, вызванные озабоченностью, казалось бы, судьбой одного человека, выходят далеко за пределы какого-то личного интереса, приобретают интерес общий, захватывают общие явления современной жизни.

Писатель много думает о воспитанности человека. Об этикете. О так называемых хороших манерах. «Нужны ли они? Не глупости ли это, не предрассудок ли как считают многие?» Он убежден: нужны! Ведь «если мы обращаем внимание на словарь, на фразеологию человека, на его костюм, на цвет галстука или сорочки, то не следует ли нам столь же требовательно следить и затем, как мы стоим, сидим, едим, ходим, как мы ведем себя в присутствии старших» и так далее.

Особенное внимание писателя вызывают молодые люди, которые сидят в вагоне трамвая или метро, либо прикрывшись для виду газетой, либо равнодушно взирая на какую-нибудь стоящую перед ними лицом к лицу сморщенную и сгорбленную старушку с узлом, с сумкой. Это проявление ужасающей невоспитанности для него тоже связано с явными упущениями в первоначальном воспитании оказывается, откладывать здесь что-то «на потом» нельзя, просто опасно. Именно в результате этого упущения будет сидеть, развалясь, сначала пятилетний, потом восьмилетний, а потом и шестнадцатилетний. «И когда ему в вагоне чужие люди делают замечание, он смотрит на них с удивлением: это кажется ему какой-то дикостью, каким-то старомодным предрассудком». Написанные чуть ли не двадцать лет назад, размышления писателя актуальны, увы, и сегодня!

Так же как и рассуждения о «спасибо» и «пожалуйста». Обращаясь к правилам своего дома, писатель спрашивает: «Не пересаливаем ли мы с этими «спасибо» и пожалуйста»?.. Говорят: «Не в этом счастье». Вообще-то верно — не в этом. Но отчасти и в этом. Смотря как понимать это счастье». Можно ли забывать о том, как ранит, обижает, мешает жить грубость и, напротив, как украшает жизнь любезность, отзывчивость, дружелюбие. «Мудрость, казалось бы, не велика, а как мало считаются у нас с этим добры законом, как не хватает нашей молодежи этих «внешних форм»!»