Начало жизни - [72]

— Зима идет, — начал вдруг ни с того ни с сего Фроим Котух и, как если бы уже было холодно, поежился и спрятал руки в рукава. — Кажется, сегодня будет дождь.

И, словно обеспокоенные этим сообщением, собравшиеся задрали головы к туче, где среди разодранных ее кусков уже показались звезды.

— Вы, оказывается, толкуете о погоде? — Каминер, опершись головой о руку, вытянулся на завалинке во весь рост так, что свет только что вспыхнувшего окна упал на его грязные сапоги с ушками по бокам. — Вам уже не нравится местечко?

— Да ведь дожили… Ходим без дела, — сказал Котух, не глядя на председателя Совета.

— Вот это настоящий разговор!

— Говорят, — набрался духу Вениамин, — люди кое-где уже перестали страдать.

— Кто это говорит?

— Народ.

— Какой народ?

— Народ. — Вениамин на всякий случай отодвинулся подальше. — В больших городах, товарищ председатель, люди уже имеют работу.

— Товарищ председатель не любит, когда попусту треплют языком. В городе еще тоже немало безработных.

— Но ведь народ ездит туда?

— И что же? — опять спокойно сказал Каминер. — Ищут. Если б мы раньше добыли земли… Или если б у нас было несколько фабрик…

— Да уж видели мы эти фабрики, — не дал ему договорить Фроим.

— Вот как? Уже видел, умник ты этакий! Ты пока видел только дым от фабрики. Правда, и с фабрикой было бы немало горя. Бедны мы еще — мало стульев покупают.

— Почему же, товарищ председатель, нас на землю не посылают?

— Моя фамилия Каминер!

— Газеты пишут… — не отстает от него Фроим. — В газетах есть…

— Ты уже и газеты читаешь? — говорит довольный Бечек. — Вранье это! В газетах еще пока ничего не пишут. Но все же мы отправимся на землю, Фроим. Я вместе с Ищенко уже несколько раз ездил в губернию. Ждем со дня на день. Думаю, вскоре мы сможем послать несколько десятков семей.

— Да ведь все обещают. Конечно, если бы Ленин знал! Набрался бы кто-нибудь ума да написал ему… Только нас постигло такое несчастье…

— Ну, чего вы хотите? Ведь нельзя все сразу! — Каминер садится. — Вот смотрите! — Он показывает рукой на жалкие домишки, сбившиеся в кучу, на нищие лавчонки, на тусклый фонарь, к которому как раз сейчас сторож приставил лестницу, чтобы зажечь огонь. — У нас пятьсот восемнадцать семей. Из них сто сорок восемь — портные, сапожники, жестянщики, шорники, кожевники, кузнецы, бондари, маляры, столяры…

— Переплетчики, извозчики… — не удержался я.

— Заготовщики, плотники, — продолжает Каминер. — И более двухсот семей лавочников и всяких бедняков, которые вообще ни к чему не приспособлены. Невозможно для всех сразу найти работу… Скажи вот ты, Вениамин, у тебя, кажется, домик?

— Да, товарищ Каминер.

— Собственный?

— Свой.

— Сам строил?

— Сам.

— А у вас, Фроим?

— Тоже.

— Вспомните, как вы строили свои домишки. Вероятно, не раз глаза на лоб лезли, покуда обзавелись своим домом: то не хватало лесу, то кирпича на печку. И строили-то вы всего лишь один домик. А мы закладываем фундамент для целой страны, — загремел Каминер, — чтобы всем таким труженикам, как вы, было в нем хорошо. Как же вы требуете, чтобы все вам было сразу, чтобы нигде не протекало, не продувало?!

— А ведь верно!.. — отозвался кто-то.

— Нельзя сразу… И мы еще посмотрим! — Тяжелая морщина прорезала лоб Каминера. Он стоит, весь освещенный светом из окна, и рубит шапкой воздух. — И мы еще посмотрим!..

Туго надвинув обеими руками шапку, председатель Совета, не оглядываясь, тут же уходит.

Как только все под окном разошлись, в дом заявился дядя Менаше. Я лежал на кушетке и ждал Сролика, чтобы вместе отправиться за газетами. Увидев дядю, я притворился спящим и даже стал похрапывать.

— Не дай бог никому! — говорит дядя, поглядывая в мою сторону. — В собственном доме не смеешь слова сказать!

Родителям нравится, когда приходит дядя. Он приносит им всегда что-нибудь новое. Отец уважает его и за то, что он умеет читать и что у него хороший почерк.

— Безбожники! — кричит Менаше. — Вероотступники! Не заботятся о том, чтобы переплести молитвенник или «Книгу пророков», которая уже рассыпается!

Дядю, конечно, интересуют переплеты, потому что он переплетчик. Думая, что я сплю, он начинает потихоньку ныть.

— Все еще болен, — говорит он, читая бюллетень о болезни Ленина. — И сам Семашко подписывается. А тут целый город людей… Не дай бог, если с ним что-нибудь случится, тогда все мы по дворам пойдем. Он только заболел — и уже такое самоуправство! Какой-то Бечек! Целый город оставили без куска хлеба!

— Довольно! — кричу я, не в силах стерпеть это.

От неожиданности дядя опрокидывает на себя стакан чаю.

— Ну вот пусть скажет отец!.. Что я особенного сказал? — улыбается мне перепуганный дядя. — Говорил о положении…

— Ошер!.. — заступается за него отец.

— Он ничего не говорил! — удерживает меня мать.

Но меня нечего удерживать. Как Каминер, я хочу, чтобы всем было хорошо и чтобы дядя это наконец понял.

— Когда вы строили ваш дом, дядя… — говорю я.

— То есть как?

— Он никогда ничего не строил.

— В компанию?

— Всю свою жизнь.

— Ну, не отпирайтесь! — выхожу я из себя. — Так вот, когда вы строили дом, — чуть не плача говорю я, — и у вас глаза на лоб лезли…

— Да что он такое говорит, боже мой!