Начало пути - [159]

— Простите, как вас зовут? — Спросил принц у гвардейца, который точил тяжёлый армейский кинжал.

— Нилом кличут, ваше высочество, — ответил гвардеец.

— А меня Эдвином зовут, совсем не обязательно меня все время титуловать. Это пускай придворные во дворце делают. Они люди мне чужие. Вот что, Нил давай начнем с верхней фаланги мизинца, вдруг этого хватит.

Нил кивнул и почувствовал, как его всего передернуло от предстоящей работы. И в тоже время он смог заметить и оценить то, что принц обратился к нему на «ты». Если большинство других дворян таким обращением к простолюдину только подчеркивали его более низкое, чем у них положение, то для принца, напротив, это было знаком особого доверия. Так он обращался только к своим. И Нил очень удивился этому, особенно учитывая то, что он вынужден будет вскоре сделать! Он понял, что принц совершенно искренне сочувствует ему, зная при этом, через что ему самому предстоит пройти. Поразительный человек. Вот это король будет! Лучше не надо, да и некуда! Лишь бы живым остался! Проклятый артефакт!

Итак, все было готово, оставалось только приступить к самому, нелегкому для обоих, процессу. Все обступили пень, перед которым на колени встал Эдвин, положив на него левую руку с загнутыми, кроме мизинца пальцами. Он вздохнул, сглотнул и кивнул Нилу:

— Давай.

Взмах хорошо отточенного кинжала, и боль страшно стеганула по руке и прошла по всему телу. Принц в первый раз не удержал вскрик, но более никто не услышал от него ни звука, хотя боль терпеть было очень трудно. Одно дело испытывать ее в горячке боя, и другое вот так — стоя неподвижно и ожидая ее. Но все же он справился с этим, и дело было вовсе не в мальчишеской браваде. Если она и была, то он успел избавиться от нее за время похода. Дело было в Ниле. Эдвин взглянул на него. Мужчина закусил губу и побледнел. А на лбу у него блестели капельки выступившего пота. Нилу было очень тяжело, ведь он не был палачом. И Эдвин прекрасно понимал, что ели он станет орать, то сделает работу Нила и вовсе невыносимой. Принц взглянул на свою левую руку и увидел вместо мизинца его обрубок. Срез был косым, и из него хлестала кровь. Эдвин облил ею артефакт, но ничего не произошло. Он продолжал гореть темно-багровым светом. Ему этого явно было недостаточно. Юноша поежился, он должен был вытерпеть еще одно прикосновение металла. Но что было делать?

— Продолжим. Ты готов? — Спросил он у гвардейца.

Тот, молча, кивнул и ударил по следующей части мизинца. Эдвин снова полил на статуэтку и через несколько мгновений с радостью, если в такой ситуации вообще можно было радоваться, увидел, что она стала чуть-чуть светлее. Юноша очень понадеялся на то, что это не обман зрения, и воображение здесь тоже не причем. Но нужно было продолжать. И так вот Нил отрубил у принца полностью весь мизинец, верхнюю фалангу безымянного пальца, потом вторую, а после и весь палец целиком. Рука у Эдвина болела так, как-будто ему отхватили не пальцы, а всю ее целиком, и боль распространялась дальше по телу. Но он, как всегда, молча, терпел. И это вызывало огромное уважение гвардейцев, которые, наконец, поверили в то, что все рассказанное о принце участниками похода, правда, а не досужая выдумка. Сам он продолжал стоять в той же позе, и его рука, из которой обильно текла кровь, лежала на пне. Он не отдергивал ее, не прижимал к себе, баюкая, как это обычно бывает при серьезном ранении, зная, что ничего еще не закончилось. Но для принца сейчас самым главным было то, что артефакт явно стал успокаиваться.

Эдвин чувствовал, как уменьшилась его мощь, и светился он уже ярко-красным светом. Артефакт принял первоначальный вид, когда от всех пяти пальцев принца ничего не осталось. Эдвин был очень бледен, а его нижняя губа была прокушена и из нее тоже сочилась кровь. Он, наконец, встал, покачнувшись, но тотчас восстановив равновесие. И к нему тут же бросилась Делия, которая, конечно, никуда не ушла, и занялась его рукой. Она едва сдерживала слезы. У Эдвина были такие красивые руки, и вот одна из них навсегда изувечена! Разве найдется целитель, который даже ради принца пожертвует своими двумя десятками лет, чтобы восстановить ему пальцы? Так же как он сам это сделал для нее, когда она потеряла глаза. Но она, закончив перевязку, с надеждой спросила об этом у юноши. Но он лишь подтвердил ее предположения, сказав, что двумя десятками лет тут не обойдешься. Что хотя глаза устроены намного сложнее, но в пальцах есть кости, а их регенерировать труднее. Для восстановления глаз больше требуется умения и искусства, а для восстановления пальцев нужно больше силы. И это означает, что целителю придется отдать за выращивание чужих пальцев еще больше своих лет жизни. Эдвин вздохнул и добавил:

— Я даже просить об этом никого не буду. Не хочу ставить людей в неудобное положение, вынуждая их отказывать принцу. — И, закрывая эту тему, без перехода спросил, — Нил ты как?

— Наверно, лучше, чем вы, сэр Эдвин, — неуверенно ответил гвардеец.

— Просто Эдвин, мы же теперь с тобой кровные братья. — Сказал юноша и услышал за спиной завистливый вздох какого-то гвардейца. Вот, мол, повезло парню — стал побратимом самого будущего короля!