Начало осени - [23]

Он незаметно выскользнул из магазина, свернул за угол и стал ждать, когда уйдет Татьяна. Встречаться с ней ему никак не хотелось…

Они познакомились в двух шагах отсюда, в сквере. Сейчас деревья наполовину желтые, а тогда был май, яркая зелень листьев. Начало сессии… На посыпанных толченым кирпичом дорожках стояли свежеокрашенные скамьи с изогнутыми спинками и чугунными ножками. На одной сидела девушка с книгой в руках. Золотистые волосы, серые глаза… Николай опустился рядом, поинтересовался: «Что читаете?» Оказалось, учебник эпидемиологии. Разговорились. Он был малость на взводе, и язык его работал вовсю.

В ту пору вино еще шло ему в пользу: поднимало настроение, а главное — давало уверенность в себе. Этой уверенности Кольке всегда не хватало. Ни во дворе, среди таких же, как и он, мальчишек, ни в школе, ни дома как-то не умел он утвердиться, сделать нечто такое, отчего все обратили бы на него внимание, и занять в сложной детской иерархии место попрестижней.

Только потом, когда подходящий случай ускользал, он в своем воображении становился героем, силачом, великодушным победителем или мудрым наставником, чье мнение для всех закон.

Первый раз Колька выпил на дне рождения своей двоюродной сестры, ей исполнялось шестнадцать лет. Собравшиеся за столом сестрины сверстники и сверстницы ужасно задирали нос перед ним, четырнадцатилетним. После нескольких рюмок исчезла всегдашняя неловкость, он почувствовал, как мышцы его налились незнакомой силой, движения стали плавными и точными, а мысли легко облекались в слова. Он даже острил, и все смеялись. Вечеринка прошла отлично.

Правда, на другое утро его сильно рвало, на зеленую физиономию в зеркале было противно смотреть. Зарекался никогда больше в рот не брать вина. И не брал, долго. Но подошел Новогодний праздник, и так захотелось снова стать сильным и умным… Со временем неприятные ощущения как-то сами собой исчезли, но теперь, чем сильнее и умнее он был — или казался — в подпитии, тем более слабым и глупым чувствовал себя в трезвом состоянии…

Таня заканчивала медицинский институт, Николай — второй курс биологического. Каждый ревниво, несколько преувеличенно расхваливал своих профессоров, аудитории, даже внешний вид зданий, где они учились. В сквере просидели дотемна, потом он проводил Таню до подъезда. Долго ходил возле дома, смотрел, как гаснут одно за другим матово-желтые окна квартир.

Николай был старше ее, но по учебе отстал — поздно призвали в армию. До этого он успел кое-что в жизни повидать. Он рассказывал Тане о северных лесоразработках, о лихих парнях, приезжающих туда со всего Союза — кто за романтикой, кто за длинным рублем, а кто и за тем и за другим, как и он сам. О белых ночах Архангельска, о кораблях, швартующихся к лесобиржам, о голубом огне питьевого спирта, о деревянных тротуарах и о до смерти надоевшей треске.

Или про Астрахань, жаркую и пыльную, про речные пристани, пропахшие нефтью и рыбой, где круглые сутки оторвавшие себя от тягучей скуки однообразной жизни мужики грузят самоходные баржи мукой, арбузами и солью. Держатся грузчики артельно, один другого не выдают ни женам, ни начальству, ни милиции. Все лето живут на берегу Волги, пьют перцовку «от желудка», грызут знаменитую воблу, едят ложками черную икру, и серый песок хрустит у них на зубах.

Или о сибирской тайге, где зимой лопаются от мороза трехобхватные кедры, а летом сухой, как дыхание верблюда, ветер-хакасец, прилетающий из Тувы, валит сосны, точно свечки. Там, в щитовых бараках, живут воины-строители; с раннего утра и до поздней ночи они роют траншеи, принимают бетон, гонят просеки… А по ночам собираются в дымной кочегарке или в тайге у костерка — чего уж лучше! — пьют тройной одеколон, приобретенный на скудные солдатские рубли, и вспоминают гражданскую жизнь.

Конечно, в его рассказах все немного преувеличивалось.

Прикладывался он в ту пору частенько, но по утрам вставал свежий, похмелья не знал. Иной раз настроение случалось неважное, но выпьет пару кружек пива — и как рукой снимет. У него тогда еще не было этих мешков под глазами, мятых щек, отвислой кожи под щетинистым подбородком. Не тряслись предательски руки при попытке пересчитать мелочь или застегнуть пуговицу. Да и одевался он куда как приличней.

Они встречались уже около года, пожалуй, когда Кольку схватил первый запой. В конце марта — теплого, слякотного, гнилого. Хотел остановиться — куда, не отпускает! Десять суток, день в день. Татьяна хваталась за голову, не понимая, что с ним происходит, а он прятался от нее. Ранним утром одиннадцатого дня Колька вышел на улицу. Все казалось прекрасным — и легкий заморозок, и ясное небо, и гаснущие звезды на нем. Встречные представлялись ему очень симпатичными и добрыми, особенно женщины. Запой кончился, он вернулся к ним, к людям.

Татьяна испугалась, да и он тоже. Таню ждало распределение, через полгода у нее кончался срок интернатуры в детской поликлинике. Раздумывали, что делать: ему ли переходить на заочное отделение и ехать вместе с ней, или Татьяне искать возможность остаться в городе.

А тут еще запой… Таня до этого к его выпивкам серьезно не относилась, но тогда запсиховала, устроила скандал, кричала, что ей не нужен алкоголик, — кстати, она первая назвала его алкоголиком, — ей нужен человек, на которого можно было бы опереться! После плакала, он ее успокаивал, просил прощения, клялся бросить пить. И бросил, два месяца в рот не брал.