Начало осени - [20]

Только что съездил в отпуск с семьей, и тут вот он — запой! Валентина Михайловича уволили по нехорошей статье. В его лета начинать жизнь сначала не стоило, и он пристроился на лесоторговую базу сторожем. И вот ведь обидно — третий год после того запоя в рот не берет! Встретил его как-то Анатолий Тимофеевич, спросил про дела. И рад бы, отвечает Сазонов, запить, да болезнь эта свои сроки знает…

«Надо бы отличать пьяниц от алкоголиков, не казнить огулом, — размышлял Анатолий Тимофеевич. — Пьяницу-то еще можно на путь истинный вернуть запретом или наказанием. Чем строже, тем лучше. А вот алкоголику это вряд ли поможет. Болезнь, никуда не денешься…» Сам он много лет страдал сахарным диабетом и справедливо полагал, что вряд ли его организму могло бы помочь строгое запрещение болеть.

После того случая он старался по мере возможности поддержать падающего человека, вернуть его в более или менее вертикальное положение. Многие благодаря ему сумели выправиться, некоторые так и существовали — не стоя прямо, но и не падая, вроде известной башни. Но вот Клепиков клонился все ниже…

— Здрасте, Анатолий Тимофеич.

— Здорово, Клепиков, здорово… Что же это ты, опять нарушаешь?

— Да я…

— Опять нарушаешь. — Начальник цеха сделал строгое лицо. — Опоздал сегодня, винцом от тебя попахивает. Ведь я должен от работы тебя отстранить. — Анатолий Тимофеевич сделал паузу, но и Юрик помалкивал. — Вот возьму и отстраню — иди куда хочешь! А мастер прогул запишет.

Перед Юриком возникла заманчивая перспектива уйти из шумного, душного цеха в прохладный августовский день, бродить, ничего не делая, по улицам, глазеть на витрины магазинов, афиши кинотеатров, пеструю городскую толпу. В центре этой картины явственно проглянули физиономии Мишки и Кольки, и он вспомнил о рубле, оставленном на сахар.

— Ну и отстраняйте, подумаешь, напугали! Чего же мастер с утра меня не отстранил? Дожидался, пока машину налажу?

— Не шуми, не шуми. — Анатолий Тимофеевич выставил ладонь. — Не положено пить, сам знаешь.

— Да я и не пью. — Юрик ни перед кем другим не стал бы оправдываться, но Анатолий мужик неплохой. — Так, иногда… Посмотрите: иные нигде не работают, все дни пьяные. — Он снова вспомнил Кольку и Мишку. — Я пока работаю… А пахнет — со вчерашнего, я вчера на дне рождения был. — И непоследовательно закончил: — А Никита сам пьет!

— Ох, смотри, Клепиков, смотри… Отправят на лечение — ну чего хорошего? Парень ты молодой, жена у тебя… А водка эта — зараза, все неприятности от нее, все болезни! — Начальник помолчал, он сам чувствовал слабость своих аргументов, но ничего более веского придумать не смог. — Ладно, иди работай, я вот запишу, что ты сегодня дисциплину нарушил. Еще раз повторится — смотри!

«Пиши, пиши, — думал про себя Юрик, шагая через цех, пропахший печатной краской, керосином, бумажной пылью и машинным маслом. — Писать вы все мастера, а вот кто работать будет? Пять машин в цеху стоят как мертвые…»

Виктор сидел на высоком табурете у стола приемного устройства, следил, чтобы на опускавшихся перед ним оттисках не было помарок и ровно лежала краска; сдвигал листы в стопу, хотя это делается, в общем-то, автоматически, при помощи «щечек» — дюралевых пластинок по бокам стола.

Когда машина отлажена, идет тираж, то возле нее вроде бы и делать нечего, отдыхай себе. Но так только кажется, приходится и смотреть, и главное — слушать. Вот в диссонанс общему тону зазвенел подшипник — раскатной валик отставился. Это полбеды, приставить его — одна минута. А вот астматически прервалось ровное дыхание компрессора, со свистом втянули в себя воздух присосы самонаклада, — значит, лист не подняли, пропустили. Скорее на мостик пульта управления, проследить, когда в непрерывном потоке бумаги, идущем по накладному столу, появится окно, и тут отключить механизм давления. Тогда хоть и цапнут вместо листа воздух лапки захватов печатного цилиндра, на декеле не останется протиска, а значит, не будет и брака.

Но сегодня смена не задалась с самого начала. Дважды они допустили протиск, и один раз лист угодил в красочный аппарат — видно, мятый шел. Останавливали машину, снимали валики, каждый два метра ростом, мыли их уайт-спиритом, снова раскатывали краску на холостом ходу. А обеденный перерыв еще не скоро…

Юрик отпустил помощника, сам присел на его место.

«Нет, это что ж такое? — продолжал он мысленный спор с начальником. — Обложили со всех сторон, податься некуда! Алкаш я, что ли? Все пьют, куда ни глянь. Дело все в том, кто кого нюхает… Пусть увольняют, без работы не останусь».

В правой части оттиска черные строчки шрифта пересекла бледная полоса. Юрик нагнулся, подтянул тридцать второй винт красочного аппарата. Через минуту слой краски по всей форме стал одинаков.

«И Ольга… — вспоминал он. — «С тобой пойти никуда нельзя!» А чего, сама же потащила в гости. Нужны они мне, сидят как по аршину проглотили. И вел я себя там нормально, подумаешь, пару раз выпил, не дожидаясь остальных. Так это ж машинально! Больно долго они собираются, все с тостами да с церемониями. То поднимут рюмки, то обратно поставят. Поднятую рюмку ставить не выпив — примета плохая…