Начало одной жизни - [29]

Иванушку должен играть я, Аленушку - Люся, деда - Петр Петрович, а роль бабы-яги - Люсина мачеха.

Первые репетиции были неинтересными. Строганов выводил нас на манеж и говорил:

- Представьте, что сейчас вы идете по дремучему лесу, вон там стоит избушка на курьих ножках, к ней и подойдет баба-яга.

К стулу подходила Люсина мачеха.

- Вы испугались ее, - продолжал Строганов, - от страха дрожите, плачете.

А нам было смешно.

- Какая же это баба-яга? - говорила Люся. - Она даже не похожа на нее.

- А вы себе представьте, что это баба-яга, - уже сердито говорил он.

Или ставил меня на барьер и заставлял представлять, что я падаю с высокой скалы. Как это можно представить?

Но, когда изготовили декорации, и все участники начали одеваться в свои костюмы и баба-яга стала похожа на бабу-ягу, а дед - на деда, началось интересное.

То арена вдруг превращалась в дремучий лес, то в волшебный дворец заморского царя, то еще во что-то удивительное.

В этой пантомиме должны были участвовать и медведи, и кенгуру, словом, все звери, начиная от маленьких дрессированных крыс и до слона. Петр Петрович и Строганов не давали нам покоя всю зиму, но лишь весной мы увидели афиши о своем выступлении.

"Анонс. В воскресенье новое цирковое представление.

Пантомима. Сказка об Иванушке и его сестричке Аленушке".

Мы с Люсей готовы были останавливать прохожих и говорить: приходите в воскресенье в цирк. Иванушка и Алёнушка - это мы. Но делать так было нельзя.

По дороге из школы мы останавливались около каждой афиши, иг когда подошли к цирку, Люся сказала:

- Ванятка, к кому сначала пойдем - к папе или к дяде Саше?

- Пойдем сначала к дяде Саше, - сказал я.

- На квартиру?

- Зачем на квартиру? Он сейчас в цирке.

- Пойдем. Мы, наверное, все равно их вместе застанем. Сидят где-нибудь вместе и о чем-нибудь спорят.

Заходим в цирк. На манеже ни одного человека, а за кулисами столько народу, что туда и протолкаться нельзя, и все стоят с поникшими головами.

- Что случилось?

- Разбился Строганов.

Я не хочу верить. Бросаюсь вперед и вижу лежащего на полу Строганова.

- Дядя Саша! - дико вскрикиваю я.

- Не надо отчаиваться так, - хриповатым голосом говорит Виталий Лазаренко, - твой дядя Саша не умер. Строганов был, есть и останется навсегда с нами в новом советском цирке.

К вечеру о смерти Строганова знал уже весь город, около цирка стояли толпы людей, у многих на глазах я видел слезы.

В то время был я очень мал и не подозревал, что жил вместе с большим артистом, одним из основателей советского цирка, и не предполагал тогда, что мое горе было и горем тысяч людей. Это я понял уже будучи взрослым.

На похоронах Строганова мне не пришлось быть. Несколько дней я в бреду пролежал на квартире берейтора дяди Алеши. О причине гибели дяди Саши я узнал позднее. Строганов, как старый артист, поработавший на своем веку почти во всех жанрах циркового искусства, на этот раз помогал молодым артистам. Он полез на перш показывать трюк. Подрезанная кем-то из приспешников Жиколье лонжа не удержала дядю Сашу, и он упал на манеж.

После смерти Строганова меня не пускали на арену, говоря, что скоро приедет новый дрессировщик. Новым дрессировщиком оказался Жиколье, мой старый знакомый. Он принял смешанную группу зверей, а тигров передал в зверинец до приезда укротителя, Дядя Алеша уехал в какой-то цирк работать с другим дрессировщиком, рабочие тоже уволились, не захотели работать с Жиколье. Мне же деваться было некуда, я остался с ним в цирке.

Кравцов уговаривал Жиколье возобновить репетиции пантомимы, Жиколье не согласился и вскоре со зверями и со мной переехал в другой цирк.

У входа висела афиша, извещающая о приезде арабского дрессировщика. Мне опять пришлось мазаться в черную краску и щелкать около дрессировщика пальцами.

Осенью, когда я взял свою сумку и собрался идти в школу, Жиколье остановил меня, попросил мои книжки, просмотрел и... швырнул в печку.

- Зачем вы это сделали? - спросил я.

Жиколье ответил:

- Здесь не приют, а цирк, в цирке только работают,

После того как Строганов выгнал Жиколье, тот меня возненавидел и не знал, как бы отделаться от меня. Просто выгнать он не мог, потому что, как я узнал много лет спустя, обо мне все время справлялся Семен Иванович, который намерен был взять меня к себе. Жиколье, разумеется, отвечал Семену Ивановичу, что я чувствую себя бодро и работаю с успехом на арене. На самом деле он отстранил меня от работы на арене и искал только случая, чтобы оттолкнуть от зверей.

И вот такой случай представился. К нам привезли из зверинца бурого медведя. Медведь оказался до того лютым, что рабочие боялись его выпускать из клетки. Но на репетиции его выводить как-то надо было, а как? Перед дверцами клетки я клал чашку с вареным ячменем, сам с намордником в руках ложился на клетку. Когда открывали дверцы клетки, медведь сразу бросался к чашке, но не успевал дотянуться до нее, как я надевал на него намордник, затем уж рабочие выталкивали медведя из клетки и выводили на арену.

Однажды я промахнулся. Медведь вырвался и побежал на манеж, с манежа он кинулся в фойе, там разгромил буфет. С большим трудом медведя удалось водворить в клетку.