Начало инквизиции - [34]

28 января 1226 года в Париже проходил съезд духовных и светских нотаблей. Король спрашивал их мнение об альбигойском деле. Его предприятие одобрили и дали в том письменные уверения. Вассалы обещали помогать ему как государю в течение всей войны. На третий день король принял из рук легата крест. Проповедники пошли по всем концам страны поднимать народ и вербовать дружины крестоносцев, чтобы вконец опустошить многострадальный Лангедок.

Положение Раймонда и его друзей было ужасным. Они привыкли разгонять толпы крестоносцев, но им нельзя было рассчитывать выдержать борьбу с регулярным войском Франции, закалившимся на полях Нормандии, Пуату и Гиенни.

В Европе Раймонд видел двух преданных друзей; оба они были могущественными государями. С королем Англии у него был заключен тайный трактат об оборонительном союзе[75], но из страха римского проклятия или по нерешительности Генрих III не оказал содействия в решительную минуту. Папское послание застигло его во главе армии. Говорят, что он хотел идти на помощь Раймонду, но астролог, бывший при войске, предсказал неудачу похода.

Другой друг Раймонда, тогда позволявший себе изредка посмеиваться над верой и курией, молодой император Фридрих II, не мог не питать к Раймонду живой симпатии по радушию и впечатлительности своего характера. Но эта симпатия тоже не обратилась в дело. Император хворал и лечился в Италии, собираясь совершить паломничество в Палестину, и подтрунивал над усердными приготовлениями папы. Но симпатии современников перешли к потомству, и сент-олбанский монах (Матвей Парижский) занес эти чувства в свою великолепную летопись.

«Многим поистине казалось великим злоупотреблением объявить войну верному христианину, тем более что всем было известно, как граф настоятельно просил легата на Буржском соборе лично посетить его город и осведомиться, исповедует ли он католическую веру. Что касалось лично его, то он обещал, в случае если в чем прегрешил (хотя он не чувствовал себя ни в чем виновным), оказать полное удовлетворение Богу и Церкви; как следует верному христианину, ответить на все вопросы о вере, о которой легат найдет нужным его спросить. Но легат пренебрег всеми этими обещаниями, и графу, католику, нельзя было найти пощады у него, иначе чем навсегда отказавшись о: всех своих владений»[76].

Раймонд, как во всякое тяжелое время, надеялся ни преданность своих подданных, хотя понимал, что им не устоять против соединенных сил Франции. Он поспешно объезжает страну, подтверждает и раздает привилегии городам, слушает везде уверения и клятвы в верности. Его сопровождает общая симпатия горожан; католики на его глазах клялись над Евангелием умереть вместе с ним.

– Если король французский, крестоносцы или другие люди ворвутся в земли нашего господина графа, – клялась, вся община города Ажена со всеми консулами, – то мы без него, без его совета, без его воли, не заключим мира и соглашения и никогда не откажемся от его сеньории и от соблюдения верности к нему; все время мы останемся верны и покорны его власти. Если бы даже церковь или кто-либо из прелатов захотели разрешить нас от клятвы и обязанностей к господину графу, то мы сами не будем считать себя разрешенными и избавленными от заключенных с ним условий[77].

Увлечение было искреннее, всеобщее, но в нем было немало легкомыслия. Перед наступлением огромной армии была бессильна эта благородная преданность общин своему государю, представлявшему такой редкий в истории пример умеренности, гуманности обхождения и уважения свободы. Раймонд тем менее мог надеяться на обещания южан, так как знал по опыту их невоинственность.

Французская армия способна была произвести трепет в городах Лангедока одним своим появлением. Людовик УШ вел пятьдесят тысяч одних рыцарей и оруженосцев; пехоты было столько же, если не больше. Короля сопровождали опытные полководцы. Амори, удостоенный сана коннетабля Франции, и его дядя Гюи Монфор были в королевской свите. Французы пошли на этот раз иным путем – они собирались двинуться с восточной границы герцогства Нарбоннского, а не с северной. Для этого следовало овладеть богатыми городами по Роне.

В Лионе было приготовлено множество транспортных судов. Обоз, машины и припасы спустили вниз по Роне, а армия пошла берегом. Лишь только французы подошли к владениям тулузского графа, ближайшие коммуны стали высылать депутации в их лагерь. Ним первым подал пример. Он принес присягу на верность короне через посредство своего епископа, обязуясь удовлетворить все королевские требования. Диоцез нимский был тогда же присоединен к коронным владениям. То же было с Пюи-Лораном и Кастром в Альбижуа. Королевские бальи сменяли городские власти, хотя армия была довольно далеко. Один за другим сдавались отряды провансальских рыцарей.

Авиньонцы, которые, как подданные императора, должны были бы чувствовать себя в безопасности, со своей стороны отправили депутацию к Людовику и легату с просьбой о снятии отлучения и с изъявлением покорности. Они не желали, чтобы в город вступила вся французская армия; они хотели принять одного короля с его свитой. По требованию короля в лагерь было представлено пятьдесят заложников. Легат требовал безусловной сдачи, а община боялась мести за преданность тулузскому графу.