Начало, или Прекрасная пани Зайденман - [39]

— Ну вот, уважаемая пани, я вам ее доставил.

— Да вы входите, пожалуйста, — воскликнул Павелек. — …У вас, кажется, кровь на плаще!

— Плащ клеенчатый, — ответил мужчина. — Пятна не останется.

Мать Павелека взяла Йоасю за ручку.

— Какая она крохотная, — произнесла она. — Наверно, очень голодна.

— Этого я не знаю, — ответил мужчина. — А если можно, я бы закурил.

Он достал тяжелый, металлический портсигар, вынул из него сигарету, зажег спичку.

— Боже мой, — произнесла она, — ведь уже комендантский час…

— Мне комендантский час не помеха, — сказал он, — я сейчас пойду.

— Нет, нет! — воскликнула она. — Присядьте, пожалуйста.

Он сел, не снимая плаща, кепку положил на колени.

— Насчет Йоаси можете не беспокоиться, — сказала она. — Я за всем прослежу.

— Меня это уже не касается, — ответил мужчина. — Что будет дальше с малышкой, не знаю. Я свое дело сделал…

— Ну конечно, — сказала она с излишней поспешностью, которая тут же показалась ей неуместной. Смотрела в лицо этого человека, желая запомнить его, но вместе с тем испытывая какую-то брезгливость, страх и пристыженность. Говорила себе, что нужно запомнить его лицо, потому что принадлежит оно человеку отважному, который многим рискует, чтобы приходить на помощь преследуемым, но в то же время испытывала потребность сохранить образ мужчины, оказавшегося в этом пустом доме, где она дышала одиночеством и тоской. Ведь Павелек не был мужчиной и никогда им не станет, навсегда останется ребенком, большим ребенком, у которого когда-нибудь появятся собственные дети, но сам он по-прежнему будет ребенком.

Лицо мужчины казалось ей голубоватым, вероятно, из-за темной щетины на щеках и света газовой лампы. Он поднял голову, взгляды их встретились. «Я не должна его разглядывать», — испуганно подумала она и обратилась к девочке:

— Йоася, сейчас я приготовлю что-нибудь поесть.

Йоася кивнула, Павелек сказал:

— Она немного похожа на Генека, правда?

— Но Генек не был таким красивым, — возразила мать.

— Мама, не говори о нем в прошедшем времени! — воскликнул он.

Она печально вздохнула:

— Он ведь уже столько месяцев не подает признаков жизни…

— Если вы о брате этой малышки, — произнес мужчина, — то там за оградой его нет.

— Скрывается где-нибудь в деревне, — воскликнул Павелек. — Он сильный, умный. Впрочем…

Он остановился, исполненный тревоги. Уже давно не думал он о Генеке. Поздней осенью Генек внезапно исчез. В один из дней они расстались на Кошиковой, перед зданием публичной библиотеки. Павелек принес Генеку немного денег. Тот был в веселом настроении.

— Я решил погулять сегодня! — сказал он.

— Не делай глупостей, — ответил Павелек. — Возвращайся к Флисовскому. Нет ничего хуже, чем бесцельно слоняться по городу.

— Почему бесцельно?! — воскликнул Генек Фихтельбаум. — Пойду в кондитерскую, может, познакомлюсь с какой-нибудь красивой барышней, она заберет меня к себе, а после войны мы поженимся и поедем в Венесуэлу.

— Прошу тебя, Генек, — сказал Павелек слегка раздраженно. — Ты же взрослый человек. У Флисовского ты имеешь хоть какие-то условия…

— Оставь меня в покое, — крикнул Генек. — Тебе легко говорить. Какие еще, к черту, условия! Сижу на чердаке, как нетопырь, старик приходит два раза в день, оставляет шамовку, глухой, как пень, с ним даже словом не перемолвишься. Ты себе вообще представляешь, что такое сидеть взаперти на чердаке?! Маленькое окошко, через которое виден лишь кусочек неба, всегда один и тот же. Ни единой веточки, ни единого лица… Там по ночам мыши скребутся, Павелек. Только мыши. И ходить совсем негде. Три шага влево, поворот, три шага вправо, поворот! Причем тихо, на цыпочках, чтобы никто не услышал…

— Генек! — сказал Павелек тоном убеждения, как если бы говорил с маленьким ребенком. — Там ты в безопасности. Тебе известно, сколько труда стоило найти такое роскошное укрытие? Сколько я уговаривал Флисовского, чтобы тот принял тебя на какое-то время. Я, кстати, сейчас ищу…

— Ах, не говори так много! — сердито прервал Генек, а его капризные губы сложились в гримасу неприязни и пренебрежения. — Знаю, ты делаешь все, что в твоих силах. Но ты ведь ходишь по городу, встречаешься с людьми, ездишь на трамвае, на рикше, один или с какой-нибудь девушкой, и кладешь руку на ее колено. А с меня хватит, к черту!

— Я не кладу руку на колено! — крикнул Павелек, так как Генек коснулся кровоточащей в его сердце раны. — А в том, что ты сидишь у Флисовского, виноват не я. Неделю назад ты поперся к парикмахеру. Зачем ты туда пошел? Ведь это же…

— Я что, горилла? — сказал Генек с гневом и обидой. — Я что, должен выглядеть как волосатая обезьяна, только потому, что ты запер меня на этом чердаке?

— Я тебя запер! Я?

Генек Фихтельбаум махнул рукой.

— Хорошо, не ты! Но должен же я хоть время от времени куда-нибудь сходить, передохнуть, увидеть людей. Тебе трудно понять меня, Павелек, но какое это наслаждение, поверь, истинное наслаждение, вот так, просто пройтись по Кошиковой, без цели, просто пошляться.

— Ты не должен этого делать, — твердо сказал Павелек.

— Знаю! Я же покорен, как ягненок. Ты никогда еще так мной не командовал, предводитель! Я буду послушен. Но время от времени, скажем два, три раза в месяц, я должен спускаться с этого проклятого чердака.