Начало гражданской войны - [2]

Слабость промышленного пролетариата в этих областях, отдаленность от крупных пролетарских революционных центров и возможность с окраин сноситься с поддерживавшими их заграничными империалистическими правительствами были другими причинами, которые побудили вождей контрреволюции избрать эти окраины ареной своей деятельности.

Но даже среди кулаческих элементов казачества и крестьянства было еще очень живо воспоминание о царизме, об унижениях и оскорблениях, которые должны были выносить даже зажиточные элементы казачества и крестьянства со стороны привилегированных сословий и чиновничества. Ненависть к царизму была так велика, что на защиту его, буржуазии, чиновничества и офицерства не стали в начале гражданской войны даже кулацкие элементы населения. В ответ на призыв добровольческой армии, — говорит Деникин, — «отозвались офицеры, юнкера, учащаяся молодежь и очень, очень мало прочих «городских и земельных людей». «Всенародного ополчения не вышло… Армия в самом зародыше своем таила глубочайший органический недостаток, приобретя характер классовый. Печать классового отбора легла на армию прочно». «Солдат было мало, — говорит тот же Деникин в другом месте своих воспоминаний. — Больше всего записывались в армию офицеры[2], юнкера, студенты, кадеты и гимназисты старших классов». «В батальоне генерала Боровского можно было наблюдать комические сцены, как юный воин с громким плачем доказывал, что ему уже 16 лет, или как другой прятался под кровать от явившихся на розыски родителей, от имени которых было им представлено подложное разрешение на поступление в батальон». «Положение наше безнадежно. Население нас не только не поддерживает, но настроено к нам враждебно. Сил у нас нет, и сопротивление бесполезно», — заявил генерал Каледин перед тем, как он застрелился. По словам генерала Денисова, сам Корнилов не скрывал, что в рядах Добровольческой армии «имеются и обломки политического хлама». «Генерал Деникин, — пишет Краснов, — борьбе с большевиками придавал классовый, а не народный характер, и при таких условиях, если его не подопрут иностранцы, должен был потерпеть крушение. Боролись добровольцы и офицеры, т.-е. господа и буржуи против крестьян и рабочих, и, конечно, за крестьянином стоял народ, стояли силы, за офицерами — только доблесть[3]. И сила должна была сломить доблесть». Как только война (против Советов) перестала быть национальной, — говорит Краснов, — она стала классовой и, как таковая, «не могла иметь успеха в беднейшем классе».

Такой же классовый, буржуазный состав белогвардейских армий мы видим и в Сибири. «Первые два месяца после выступления чехов, — говорит Гинс, — дрались только офицеры и те, кто добровольно присоединялся к восстанию. Народная армия — «интеллигентская по составу».

Еще резче и ярче определяет классовый характер белогвардейской эмиграции и белогвардейских армий барон Будберг (по убеждениям ярый монархист): «Что представляет из себя центр борьбы — Харбин? — пишет он в своем дневнике. — Разоренные эмигранты, вышибленные из своей колеи и все потерявшие бюрократы, горящая мщением молодежь, напуганные национализацией заводчики и фабриканты, равнодушные ко всему, кроме наживы, спекулянты, атаманские орды распущенной молодежи, трясущийся обыватель, эсеровские и большевистские рабочие… Сейчас головы высоко подняты у тех, кто в слагающейся обстановке видит только возможность сесть на старые места, закрепить все старые гайки, сторицею расплатиться с теми, кто принес все пережитое за последний год, и повернуть жизнь в старое русло». «Если то, что зародилось в Харбине и сгнило в разных отрядах, — говорит тот же Будберг, — полезет на русскую территорию, то население скоро пожалеет об ушедших большевиках, конечно, черное население, которое большевики почти не трогают, но которое больше всех затрещит от наших спасителей». Такую же характеристику дает он и сибирскому правительству: «Сибирское правительство признано только местными цензовиками, еле держится и представляет из себя такую же смешную и нелепую фигуру, что и гродековская комбинация».

Итак, белогвардейские генералы прекрасно понимали чисто классовый, буржуазно-помещичий характер подготовляемого ими движения. Но, с другой стороны, они понимали, что созданная на такой узкой буржуазно-помещичье-интеллигентской почве армия обречена на бессилие, а стало быть, и на поражение. Белогвардейские генералы — одни, как Краснов, более, другие, как Деникин, менее — понимали, что армии надо придать «народный» характер, чтобы привлечь к ней доверие широких масс и опереться на их поддержку. В своих воспоминаниях Краснов все время твердит о том, что он стремился создать такую всенародную армию. Но невозможно было скрыть ярко классовый характер создаваемых белогвардейцами правительств. На Кубани, например, «право выбора в новый орган управления предоставлялось исключительно казачьему, горскому и незначительному численно коренному иногороднему населению, т.-е. почти половина области лишена была избирательных прав». Но, кроме того, старые царские генералы, воспитанные на порядках самодержавия, мало считались даже с этим родственным им по интересам цензовым представительством. На Дону, например, права атамана были установлены чуть не равными царским правам: от него зависело утверждение законов, назначение высших должностных лиц, руководство внешними сношениями, армией и флотом; ему принадлежало право помилования. «Этими законами, — по признанию самого Краснова, — вся власть из рук коллектива, каковым являлся большой или малый Круг, переходила в руки одного лица — атамана». Во главе горского правительства стояли в то время богатый чеченец Топа Чермаев и Коцев. «В Новочеркасске, — по признанию Деникина, — образовалась политическая кухня, в чаду которой наезжие деятели сводили старые счеты, намечали новые вехи и создавали атмосферу взаимной отчужденности и непонимания совершающихся на Дону событий. Приехали и представители Московского Центра. Организация эта образовалась осенью 1917 года в Москве из представителей кадетской партии, совета общественных организаций, торгово-промышленников и других буржуазно-либеральных и консервативных кругов». «Сами эти московские делегаты стремились принести пользу нашей