Начало гражданской войны - [165]

Взяв винтовку и мешок со сменой белья за плечи, мы двинулись в путь. Настроение было хорошее, верилось в правоту дела, рисовалось, что все происходящее — плод какого-то недоразумения.

Пройдя Бугурусланским трактом верст 15, мы подошли к полотну Самаро-Златоустовской железной дороги, по которой проходили каждые четверть часа эшелоны из Самары.

Железнодорожное сообщение было, как я указывал выше, в руках чехов, и потому, естественно, они заботились сперва об эвакуации своих, отстраняя и мало интересуясь нуждами русских. В особенности трудно было жителям, стремящимся к выезду и не могущим получить места в поездах и потому принужденным выбираться из Самары самыми разнообразными способами. Но интересно было то, что настроение беженцев было такое, что будто они оставляют насиженные места на 2–3 недели, и потому большинство ехало налегке. Я знаю людей, зимовавших затем в Сибири, оставивших даже теплую одежду дома и бедствовавших потом от холода.

Но сравнительно жители Самары и Сызрани все же эвакуировались с большим удобством, чем, например, жители Казани, которым пришлось бросить город неожиданно в течение 2 часов и бежать пешком, ибо другого сообщения ни водой, ни железной дорогой не было. Одних беженцев из Казани, по большевистским сведениям, насчитывалось 78 тысяч. Путь, как говорят, между Казанью и Лаишевым (на Каме) представлял из себя черную ленту от массы людей, тянувшихся по дороге. Бедствовали эти люди ужасно, ибо хлеба или вообще питания получить в селах почти было нельзя. От Лаишева их везли на баржах до Уфы, что также принесло много горя, но страх перед властью красных, уже раз пережитый, гнал этих несчастных хоть на край света.

Добравшись 7-го до Кинеля, я разыскал эшелон Волжской флотилии и кое-как пристроился к нему. Движение по железной дороге было трудное; недоставало паровозов, и потому всякий эшелон, заполучивший таковой, тут же и ставил на него часовых с винтовками, дабы не завладел им кто-либо другой.

Эвакуация вообще дело трудное, а тут, при плохо функционирующем аппарате, массе хозяев, недостатке всего, дело шло из рук вон плохо, и, кроме того, каждая часть стремилась захватить как можно более вагонов, стараясь вместе с тем не принимать к себе посторонних. В вагонах можно было, например, видеть железнодорожных служащих, вывезших из Сызрани все свое имущество, вплоть до рогатого скота — рядом же военные части оставались без места.

Чехи в этом отношении побили рекорд. Они захватили подвижной состав, расположились жить в нем с большим комфортом, поставили кровати с пружинными матрацами и так прочно засели в них, что и в следующий период не оставили загонов, загромоздив, в особенности в течение следующей зимы, все станции Сибирской железной дороги своими эшелонами и не уступая недостающего для транспорта подвижного состава. Их эшелоны можно было узнать по различным украшениям и эмблемам, вывешенным на дверях теплушек. Вели они себя, конечно, полными хозяевами.

Эшелон флотилии, в который я попал, двигался с трудом. На всех станциях были постоянные задержки. То пропускали какой-либо специальный поезд, то ещё что-либо мешало. В итоге с большим трудом добрались мы на 12-й день до Челябинска. Тут начались хлопоты о пропуске эшелона в другое царство, в Сибирь. Что это совсем другой район, что это чужое владение, не входящее в состав Самарской области, говорило все. Офицерство на станциях и в эшелонах мечтало ехать в Западную Сибирь, где, как им казалось, нет партийного начала, где крепка работа практического сибирского правительства. Поднимало дух в среде моряков, в которой я был, сведение о приезде с Дальнего Востока в Омск адмирала Колчака.

Но общий вывод был тот, что самарские неудачи надо приписывать исключительно тенденциозному ведению дел и партийному составу эсеровского правительства, решившему скорее предать дело, чем отступить от своих социалистических идеалов.

Всей подоплеки, конечно, никто не знал, и общая обстановка была неясна, в особенности нашему брату, жившему и питавшемуся слухами, а не подлинными данными, но всем военным казалось, что давно желаемому и требуемому природой вещей установлению твердой власти сознательно мешает курс партии Чернова, предавшей в свое время и Корнилова, и всю Россию. Пусть это был психоз, несоответствие действительности, но оно характерно с той точки зрения, что ведь одни военные кадры могли противостоять красным: они являлись реальной силой, и неумение на них опереться лежит на ответственности «Комуча». Одним словом, у всех была вера в Сибирь и стремление попасть в те ряды, где рисовалось нечто другое, сильное, могучее, идущее по пути спасения родины. В это время сибирская армия не только не сдала, как народная, а, наоборот, вела бои с успехом, да и вид ее частей, формировавшихся и обучавшихся повсеместно, начиная с Челябинска, невольно бодрил, говоря об успехе и правильности взятой линии.

Здесь приходится немного остановиться на окончившемся к этому времени уфимском совещании.

Не пытаясь дать подробной картины политического положения, предшествовавшего этому этапу исторических событий, я остановлюсь лишь вкратце на образовании власти Временного Правительства, или, как его называли, директории.