Начало года - [64]

Георгий Ильич замолчал. Пальцы его, не выпускавшие стакан, сжались и побелели в суставах. Лицо странно исказилось, приняло жестокое выражение, в глазах застыли холодные, колючие искры.

— Ой, вы и вправду злой человек, Георгий Ильич, даже страшно стало! — попыталась засмеяться Лариса Михайловна, но смех у нее не получился. Притворно вздохнула, пожалела: — Бедный цыпа, ах, как жалко его… Только сами вы мало похожи на всеми обиженного, заклеванного цыпленка. Вы в душе считаете, что вылупились раньше, знаете многое из того, о чем другие не задумываются, но окружающие не понимают вас, так? Вас не устраивает прозябание в роли заурядного, рядового хирурга, вам не терпится забраться на дерево повыше, я правильно поняла сказку о цыпленке?

— Ну зачем такие конкретные параллели? Это сказка вообще, так сказать, схема…

— Не отпирайтесь, я знаю! Ведь вы, Георгий Ильич, не перевариваете нашего главного врача, не любите его. Впрочем, это не то слово — любите. Можно не любить человека, годами живя или работая рядом с ним. Вы ждете того дня, когда Соснов совсем уйдет из больницы, я угадала?

Световидов слушал ее со снисходительной усмешкой на губах, словно говоря: «Ну, ну, продолжайте дальше, это довольно любопытно… Что еще знаете обо мне?» Но запал Ларисы Михайловны уже успел остыть, она внезапно потеряла интерес к разговору, утомленно прикрыла глаза.

— Меня это мало трогает… За себя я не волнуюсь: на мой век гнилых зубов вполне хватит… А, вдруг вспомнила: как ваш подопечный больной? Матвеев, кажется, его фамилия? Он при мне поступил.

— Гораздо лучше, поправляться начал. Нарастает на кости мясо. Заговаривает об операции, но при его теперешнем состоянии… кто возьмется?

— А вы?

— Хм… Заранее зная, что после операции он останется лежать на столе… Организм старческий, сильно ослаблен, шансов на благополучный исход, к сожалению, крайне мало…

— А что же Соснов? Он тоже не рискует?

— За Соснова я не в ответе! Вы меня обижаете, подозревая в чем-то по отношению к главному врачу. Если между нами и случаются недоразумения, то только в силу некоторых расхождений по чисто медицинским вопросам. Иногда наши мнения не сходятся в постановке диагноза, но в нашей работе это вполне естественно. Не думайте обо мне так плохо, Лариса Михайловна!

Преображенская встала, подошла близко к Георгию Ильичу и, протянув руку, поерошила его волосы.

— Ого, какие жесткие, а на вид будто льняные. У людей упрямых волосы обычно вот такие, как у вас. Примета такая есть. Георгий Ильич, о чем бы вы здесь ни говорили, мы остаемся по-прежнему старыми приятелями, идет? Или вы… обиделись?

Она низко наклонилась, пытаясь заглянуть ему в лицо. Светлый треугольник под отворотами расстегнувшегося халата был дразняще близок, жаркая волна желания впиться губами к этой теплой, матовой коже толкнула Георгия Ильича вперед. Перестав владеть собой, он подался к Ларисе Михайловне, обхватил ее в поясе, привлек к себе.

— Лариса, иди ко мне… сядь на колени. К черту… ненужные разговоры… — Голос его прервался от волнения и предвкушения того большого, волнующего момента, который должен был произойти через минуту-другую. — Лариса, я пришел к тебе за другим… Мы оба с тобой одиноки и вольны… Пойми, Лариса… ты мне давно нравишься.

Неожиданно для него Лариса Михайловна оказалась сильной и ловкой. Упершись руками в его плечи, она не дала ему усадить себя, а потом внезапным движением вывернулась из его объятий. Задыхаясь, она отошла в дальний угол, заговорила частым полушепотом:

— Не надо этого делать, Георгий Ильич… От этого мне не будет легче, а вам все равно. За минуту слабости я возненавижу и прокляну себя на всю жизнь… Мы с вами одиноки, неприкаянны, но по-разному. Вина в этом у нас не одна и та же… Вы знаете об этом сами. А теперь оставьте меня, Георгий Ильич, прошу…

— Лариса… Лариса Михайловна, как жаль… — Световидов рывком вскочил на ноги, сделал несколько шагов, но Лариса Михайловна властно остановила его поднятой рукой, резким голосом проговорила:

— Георгий Ильич, идите к себе домой! Спасибо за посещение, но теперь уходите. Жалеть меня не надо, пожалейте себя. Уходите… Можете быть спокойными, об этом вечере никто не узнает. Прощайте, Георгий Ильич.

Световидов несколько помедлил, затем скривил рот в нервной усмешке.

— Доброй ночи вам, Лариса Михайловна. Мы явно недопоняли друг друга. Очень жаль… Ухожу, не смею больше задерживать. Закройтесь за мной на большой крючок… чего доброго, на огонек забредет еще один пьяный. Праздник все-таки, ха-ха!

Качнувшись, круто повернулся и шагнул к выходу. Лариса Михайловна стояла, не шелохнувшись, а когда за окнами все стихло, она вдруг, словно от удара, переломилась в пояснице и повалилась на аккуратно заправленную постель, сотрясаясь от сухого, беззвучного плача.

На столе черной струйкой дыма чадила лампа, на полу лежал четкий крест оконного переплета, нарисованный улыбчивой полной лукой, со стороны клуба неслась бесшабашно веселая музыка: в праздники в Атабаеве радио не выключают даже ночью.

20.

Всю первую неделю ноября погода стояла как по заказу: днем солнечно, сухо, в меру морозно, а по ночам выпадал легкий иней, землю укутывали невысокие туманы. Утром солнце исподволь распеленало белесое покрывало, ярилось в бездонной, без единого облачка синеве, но оттаять сильно промерзшую землю было уже не в силах. Атабаевцы при встрече на улице щурились от непривычного осеннего обилия света, весело перемигивались: «Небесная-то канцелярия, вишь, тоже на нас, на Советскую власть, работает! Старики не помнят, чтобы в ноябре у нас была такая погода. Сила, а?»