Начало года - [16]

Дальнейшая их жизнь пошла ровно: Алексей Петрович с утра уходил в больницу, Полина Ивановна оставалась одна в большой, наполненной тишиной квартире, неслышно передвигалась из комнаты в комнату, прибиралась, наводила порядок. В обед Алексей Петрович аккуратно, каждый раз в одно и то же время приходил на часок домой, Полина Ивановна кормила его немудреными обедами, потом он с полчасика отдыхал на диване и снова отправлялся к своим больным. О больничных делах он никогда почти не рассказывал. С годами оба они заметно погрузнели, Алексей Петрович все чаще стал проговариваться жене, что у него что-то неладно с ногами, и в конце концов где-то приобрел палочку, которая и стала его неизменным спутником. Как-то незаметно, исподволь волосы его один по одному засеребрились, а потом и вся голова подернулась светлым пеплом, словно от сгоревшей бересты. А знакомые, встретив старого врача на улице, ладят одно и то же: ты, Алексей Петрович, по-прежнему молод, годы тебя не берут вовсе. А он сердито отмахивается: пустое, чего там. Видите, с палкой хожу, земля к себе притягивает, а я от нее отпихиваюсь…

8.

В день, после встречи с Илларионом Матвеевым, Алексей Петрович домой вернулся непривычно рано. Грузно шагнув через порог, прислонил свою палочку в уголок, разделся очень медленно, словно боясь растревожить какую-то невидимую рану на себе, и опустился на диван. На лице застыло безразлично-усталое выражение, время от времени он проводил ладонью по лицу, будто снимая паутину. Полина Ивановна украдкой бросала на него встревоженные взгляды, но ни о чем не спрашивала: если у Алексея Петровича какие-то неприятности, он сам без расспросов расскажет о них.

Алексей Петрович откинул голову на высокую спинку дивана, прикрыв веки, глухо, с расстановкой проговорил:

— Ну вот, Поленька, я и вернулся…

Голос мужа напугал Полину Ивановну. До ее сознания смысл его слов еще не успел дойти, но она уже сердцем испугалась самого его голоса.

— Алеша, что… что случилось? Ты заболел? Правда, Алеша?

Алексей Петрович неприметно покачал головой.

— Заболел? Вроде бы нет, все нормально… Хотя… вот тут, под сердцем что-то покалывает. Но это пустяки, пройдет. Просто я… перестал думать о нем, непозволительно забыл, что он все еще жив… Сегодня я его снова встретил. Вернее, он сам явился ко мне.

Полина Ивановна своей маленькой, сухой ладонью провела по его волосам, почему-то шепотом спросила:

— Алеша, я не поняла, кого ты встретил? Не сердись, но я не поняла…

Соснов взял ее маленькую руку в свою, легонько сжал.

— Не бойся, Поленька, пока ничего не случилось… Сегодня я встретил Матвеева. Ты помнишь его, Иллариона Матвеева?

Полина Ивановна закивала головой, печально проговорила:

— Да, да, Алеша, помню. Надолго он запомнился…

— Вот именно, Поленька. Представь себе, он снова здесь. Приехал в нашу больницу лечиться. Ко мне приехал, сам… Как он смел приехать ко мне? Или он совершенно утратил и стыд, и совесть? А может быть, я уж ничего не понимаю, и в жизни все не так, как я себе представляю?.. Ну вот, снова закололо…

Полина Ивановна тут же принесла ему теплый, бумазейный халат, мягко взбила подушку.

— Алеша, не надо об этом… Ты лучше ложись, отдохни. Не жалеешь себя на работе, вот и устал. Должно быть, и ноги снова болят? Приляг на часок, Алеша, отдохни. Только не на левый бок. Вот так…

Алексей Петрович покорно послушался жены, молча устроился на диване, попросив укрыть ноги чем-нибудь теплым. Полина Ивановна отдала ему свою пуховую шаль, сама присела к столу, придвинула лампу ближе и принялась вязать шерстяные носки. Из рукоделья теперь она занималась почти единственно этим, потому что Алексей Петрович последнее время все чаще и чаще с виноватым видом жаловался ей, что с ногами неладно и они у него постоянно мерзнут. В доме стояла чуткая тишина, от света лампы в спицах вспыхивали и тут же гасли крохотные молнии, а сама Полина Ивановна, не отрываясь от работы, время от времени беспокойно поглядывала в сторону дивана. Ей показалось, что Алексей Петрович уснул. Но вот из пальцев Полины Ивановны змейкой выскользнула спица и тоненько звенькнула об пол, и в ту же секунду трепетно вздрогнули веки Алексея Петровича, он открыл глаза. Оказывается, не спал…

Сон к нему не шел. Перед глазами его в стремительном вращении возникали картины далекого прошлого. Он как бы просматривал свою жизнь с экрана, сидя в пустом кинозале, но картина была немая, и части в ней были перепутаны.

И вместе с тем он пытался связно думать о другом. В мозгу его, как навязчивый мотивчик немудреной песенки, неотступно проносились неизвестно откуда взявшиеся слова: «Все, что было, вновь заныло… Все, что было, вновь заныло…» А тянущая боль под сердцем не утихала, мысль его тут же откликалась на эту боль. Он думал о том, что вот в детстве человек ушибается, падает на острые камни, но рубцы от этих ушибов сглаживаются со временем. А если ранят, причиняют жгучую боль уже взрослому человеку? Нет, его не бьют. Его унижают, оскорбляют, мнут его душу ногами. А человек ни в чем не повинен. Просто он во всем честен. Тогда как? Рубцов не видно. Но они есть, есть! Рентгенологи их тоже не замечают, они равнодушно пишут: «Сердце без видимых изменений…» Но боль есть, она не может возникнуть просто так, без видимой причины. Отчего же такая боль с левой стороны груди, там, где уже не очень бодро бьется сердце?