Начальник Дикого Порта - [16]

Что поделаешь — червь.

Любопытно узнать насчет добычи кемайла. Не более. А там посмотрим.

***

Когда х’манки начали рвать в клочья ваших злосчастных союзников чийенкее, на Диком Порту вышли из моды гладиаторские бои. И для того, чтобы выследить и убить, вас больше не нанимали. И для того, чтобы схватить посланного для убийства — тоже. И ни для чего.

А х’манки правили миром, но выше их стояла страшная, бездушная сила, которой не могли не подчиняться сами беспощадные властелины.

Деньги.

Изредка, ценой нечеловеческого унижения, женщинам удавалось что-то добыть. Ради детей, последних детей расы, которых они поклялись сохранить любой ценой. Мужчины оказались никчемны.

Твоя мать болела от голода и дурной пищи, твою сестру сочли недостойной даже унижения. В первый раз ты действительно надеялся получить работу и думать не думал о почетной смерти в бою. Это х’манкам пришла такая мысль.

Когда они подняли оружие, ты отшатнулся.

Человеку свойственно убивать тех, кто его боится. Но х’манк испытывает радость, понимая, что внушает страх. И если он в добром расположении духа, то может быть ласков с теми, кого пугает.

Нужно было понять это. И стало не так тяжело. Ицши даже пошла на риск и завела детей. Родятся новые дети, зачатые после второго поражения. Они выживут; их выкормят на деньги, которыми х’манк вознаградит покорность и страх.

Когда тот х’манк обратился к тебе, а ты впервые посмотрел на него — кожа дернулась на всем теле. У х’манка были прозрачные, яркие, совершенно синие глаза, словно у новорожденного, но полные льда и заточенной стали. Он был вождь, тот х’манк по имени Рихард, об этом свидетельствовал даже запах.

Судьба подарила столько, сколько могла. Лучшего из х’манков, непохожего на сородичей, почти во всем подобного человеку. Что бы сказали древние, узнав, что бывают такие?

***

Весельчаку Джонни свою временную замену увидеть не довелось. Понарассказывали ему изрядно, это да. Когда капитан вернулся на “Элизу”, его второй пилот уже икал от хохота и вместо “здрасте” начал делать знаки руками, выказывая свое глубочайшее восхищение и уважение.

Отсидка Джонни Мэйсона ничуть не деморализовала. Он, как обычно, встретил в тюряге не то одноклассника, не то приятеля по летному училищу, прекрасно провел время и горел желанием чем-нибудь заняться. Например, отпраздновать прошедший без него рейс “Элизы”, тем более, что команда собиралась поить его на свои.

Джонни — незаменимый человек. Особенно в дуэте с Хкасо. Помереть со смеху.

Рихард сидел и улыбался. Чокался. Думал о другом: что нельзя без лишних вопросов и подозрений снять со счета наличными, да еще мелкими купюрами, больше тридцати тысяч. Давным-давно следовало завести счет в другом банке, можно было бы снять еще столько же. Еще о том, что непонятно зачем довез Л’тхарну до самой колонии. И в порту околачивалось много его сородичей. Но довез, и опустил “крысу”, и молча сидели оба. Долго.

Как никогда хотелось поцеловать. На прощание.

Кончилось тем, что ррит пригнул голову и едва ли не с дрожью в голосе спросил:

— Рихард, почему ты рассержен?

— С чего ты взял?

— У тебя глаза белые.

Люнеманн протестующе взрыкнул. Отвел лицо с мрачной ухмылкой. Успел нахвататься чужих повадок, обезьяний потомок.

— Я не рассержен, — через силу сказал он и тут же непоследовательно добавил, — не на тебя.

Л’тхарна прижал уши.

Тогда, чтоб уж окончательно завязать с этой мелодрамой, Ариец полез за деньгами — все, расчет, дело сделано, никаких долгих взглядов на закате, плати подчиненному и закрывай контракт, мать твою, Рихард Люнеманн — а резинка на пачке возьми и лопни. Деньги рассыпались по полу “крысы”, чертовы мелкие купюры, целая охапка, сорок тысяч кредитов. И Л’тхарна то, что собрал, протянул ему.

— Твои, — буркнул Рихард почти злобно, — все.

Лю-ди гиб-нут за ме-талл… честные-честные глаза цвета желтого золота..

— Но… здесь же не две тысячи.

— Сорок, — и взвился уже совершенно по-идиотски, — выметайся, пока я не передумал!

И вымелся. Мгновенно. До обиды острой мгновенно. Мелькнуло в щели между дверцей и стенкой машины лицо — уже несомненно лицо, не морда — почудилась жалкая растерянность, затмевающаяся сознанием чудовищного унижения…

“Да ведь он решил, я ему за что плачу?..”

Но Люнеманн не выскочил из машины и не окликнул уходящего. Он только обозвал себя старым идиотом и сволочью. Ну да, надо было не просто совать деньги, а беседу разъяснительную провести про качество пилотажа и справедливую оплату. Уж х’манку ли не соврать.

А вот хрен — соврать. Язык присох. И не думал ведь, что так бывает.

Здесь их колония. Здесь даже теперь человеку шуметь не стоит. Какая разница, что будет думать тварь? Ты все равно никогда больше его не увидишь. А на твои тысячи его сеструха поднимет выводок гривастых котят. Все замечательно.

Рихард запалил сигарету и повел машину обратно.

Теперь он чокался с Джонни и пил за его здоровье, а Хкасо подвывал со смеху и предлагал закадычному дружку оплатить курс лечения от клептомании. Джонни возражал, что это у него генетическое. Вот она, замечательная, идеально слаженная команда капитана Арийца; пустое время полета, которое обыкновенно экипажи томятся скукой, изводя декалитры алкоголя, на “Элизе” проходило как на курорте, в компании старых друзей. Люнеманн любил “Элизу”, и корабль был неотделим от команды.