Начала любви - [48]

Позднее в тот же день, когда заходящее солнце ещё не вовсе опустилось за горизонт, однако уже закрасило все деревья дворцового парка в тёмно-тёмнозелёный, когда над крышей молниями носились стрижи, а меланхолично настроенные комары при всякой движущейся мишени делались весьма буйными, если не более того, графиня Альтенбургская жаловалась своей гостье:

   — ...Вы не представляете, до чего всё это неприятно, просто не представляете. Ведь родная как-никак дочь — и вдруг свою мать буквально в грош не ставит. Она рта не даёт мне раскрыть. Для неё мать — это тьфу. Ей ведь уже шестнадцать лет. Вы были замужем в её-то возрасте и, насколько я помню с ваших слов, уже свою первую девочку вынашивали. В шестнадцать, милочка! А моя — какой-то тихий ужас! Для неё все мужчины — это просто ноль без палочки, пустое место. При этом заметьте, что сама носит исключительно мужские костюмы, а говорит исключительно грудным голосом. Вы обратили внимание, как она говорит, нет? Ой, ну что вы! Так говорит, чтобы создавалось впечатление, будто бы у неё, знаете, этакий мужской бас. А если вздумает на лодке прокатиться, то норовит за вёсла сесть.

   — На вёсла, — тактично поправила Иоганна-Елизавета.

   — Вот-вот, — обрадованно закивала хозяйка. — О чём и речь! У себя в комнате она прячет какие-то железные тяжести и тайком от родной матери мускулы, извиняюсь, развивает. Это служанки доложили. То есть девочка буквально стыдится того, что родилась девушкой. Я, говорит, исповедую силовой подход к жизни. Силовой подход, вы себе можете представить? Чтобы, допустим, в наше с вами время (при словах «наше с вами время» чуткая до возрастных дефиниций Иоганна-Елизавета повела плечами) девушка шестнадцати лет от роду говорила: «Исповедую силовой подход»? Вот вы качаете головой, а что сие означает, боюсь, не представляете. Да, не представляете. По моему распоряжению служанка ей приносит подобающую её положению, иначе говоря, женскую одежду, а она, представьте себе, ударяет служанку по лицу сжатым кулаком! Возмутительно, не так ли? Я, скажем, тоже не святая и тоже могу выйти из себя. Но, простите меня великодушно, сомкнутым кулаком — это сугубо мужское варварство, я так считаю. В том и сложность, чтобы даже во гневе уметь оставаться женщиной. В роду кого только у нас не было: алкоголики, психи, развратники... Да вы, наверное, и сами наслышаны. В конце-то концов, я даже могу в некотором смысле понять своего двоюродного брата... Вы, разумеется, слышали, и это ужасно... И всё-таки я могу его понять, скажу об этом откровенно. А вот собственную дочь понять отказываюсь, вы уж, как говорят крестьянки, извиняйте великодушно. Не могу, и всё тут.

Может, у неё болезнь такая? Будучи современной женщиной, я всё могу понять. Я тут под видом торговца лошадьми одного врача приглашала. Так он разговаривал с Бентик, тихонечко так осмотрел её. Говорит... А вы берите, коли понравилось, ещё джема... Говорит, нет, мол, всё нормально. Да как же, помилуйте, нормально, когда всякая женщина должна выйти замуж, создать семью, детишек, так сказать... Я спрашивала, чего, мол, хочешь, к чему душа-то твоя лежит? Знаете, что сказала? Не считайте только, будто вас разыгрываю. Говорит, солдатом на войну пошла бы, только вот случай не представился подходящий. Я говорю ей: «А как же семья, материнство, как же всё это?» А она: «Подыскивайте жениха, только чтобы хук был у него сильный». Я встала и — ушла. У меня уж на что муж-покойник любил ввернуть словцо, однако хоть меру знал. А эта моя паршивка «хук» говорит. Потом выяснилось, что хук — это бандитский такой удар. «Доченька!» — говорю ей. Она: «Мама, отойдите на вытянутую руку». И после этого врач ещё будет меня уверять, что с ней всё нормально! При гостях тут как-то подтянулась на ветке яблони — шестнадцать раз. Шестнадцать! Подруги мне говорят, мол, не расстраивайтесь. Так я давно уже не расстраиваюсь, я просто в отчаянии! Что следующее она вытворит? Я просто не знаю...

В это же самое время виновница взрослого разговора нежнейшая графиня Бентинген пятнадцати лет и десяти месяцев от роду водила Софи по дворовым постройкам, демонстрируя достойные внимания подробности быта.

— В той части, — объясняла графиня покорно следовавшей за нею Софи, — просто лошади. Я разделяю их всех на две группы, на тех, которых ты видела, и всех остальных. Ты не поверишь, но это ведь настоящая пытка. Когда ни одной по-настоящему не любишь, тоже плохо. Но когда обожаешь обеих лошадей и не можешь решить, которую больше, — это, я скажу тебе... По ночам иногда просыпаюсь. А тут у нас стоят обыкновенные лошади, здесь ничего интересного. Иди скоренько, чего покажу! Но только, Софочка, я тебе как моему другу. Об этом никто не знает. Мамашу так удар бы хватил. Тут вот, смотри, видишь сено? Тут я оба ружья своих прячу. Исключая выездку, ружьишко — это, знаешь, первое дело. Мужчины ходят на охоту, так я этого не понимаю, как будто в доме поесть нечего. А вот, знаешь, от души так, пострелять немного — ну, я скажу... В галок, например, или зайцев. Пойдём, я ещё сёдла покажу, у меня там целый склад, настоящие сокровища...