Начала любви - [4]
2 ч. 20 мин.
Р. S. Пламя свечи отражается в стальном лезвии висящего на стене кинжала. Не могу толком себе объяснить, но мне приятен этот блеск. Не потому, что на клинке, потому что — от свечи. 2 ч. 25 мин.»
С тех пор и вплоть до момента занесения двух пословиц писать Христиану-Августу в дневнике было, собственно, не о чем. Для пришедших к нему после свадьбы мыслей и прозрений существовали письма — другая форма, иной жанр. Через некоторое время, когда окончательно определились истинные размеры бедствия — а именно в таких категориях Христиан-Август склонен был оценивать скороспелое бракосочетание, — принц несколько раз писал жившему в Jever’e[3] старшему брату Иоганну-Людвигу, между ними существовала редкостная близость. Старший брат в своих ответных письмах был снисходителен — как всякий холостяк, знающий о женщинах понаслышке, по книгам и по собственным редким любовницам, склонен был всякий скупо сообщаемый ему младшим братом факт делить на десять или на сто — и получалось, что жизнь у Христиана-Августа в так называемом личном плане вполне ординарная, чтобы не сказать — терпимая. Прошедшие через эпистолярную корявость Христиана, преломлённые вдобавок через благодушие Иоганна, грубости молодой принцессы неизбежно превращались в курьёзы, распутство — в лёгкий флирт, жадность — в скупость etc. «Помни, пожалуйста, о том, что прожила она в два с лишним раза меньше твоего, — писал старший брат. — И потому будь с ней максимально тактичен, будь снисходителен, терпелив и мудр, как и подобает мужчине. Не считай зазорным лишний раз извиниться, пусть даже в каких-то конкретных обстоятельствах она и не права. Вообще не страшись изредка унижаться: во-первых, это может благотворно повлиять на семейные отношения, а во-вторых, всегда помни о том, что, как бы ни унизился, ниже бабы всё равно не будешь. Пускай же твоим девизом на ближайшие несколько лет сделается терпение. А дар терпения у тебя от Бога. Казалось бы, уж сколько пришлось тебе вынести от Софии, недостойной называться нашей сестрой, — а ведь с Божьей помощью вынес, вынес же! Так и здесь. Будь же терпелив по отношению к супруге, которой я передаю свои наилучшие пожелания, а также несколько прилагаемых забавных игрушек, присланных мне откуда-то с Востока. В дырочку нужно подуть — объясни ей сам, — тогда из этих глиняных петухов вылетает приятный свист. Мне рассказывали, славянские ребятишки любят так развлекаться. И превыше всего прошу тебя не падать духом, ещё раз призываю к терпению, любезный брат мой и друг...»
Христиан-Август вовсе не прочь был перетерпеть, только со временем у них с женой получалось всё как-то менее и менее складно. Постепенно у Иоганны-Елизаветы само собой исчезло даже домашнее имя: такая, казалось бы, мелочь, а вот поди ж ты... И речь вовсе даже не об уменьшительных именах, не о слюнявых производных (принц не был приверженцем голубиного воркования в постели), но именно о домашнем имени. Причём сначала у жены такое имя как раз таки было, и лишь впоследствии его не стало. И Христиан-Август, поначалу несколько даже подивившись такому обстоятельству, вскоре взял за правило, обращаясь к супруге, употреблять архаичные формулировки, не требующие после себя именного довеска. Да и мнимая сослагательность расплодилась; Боже праведный, этой сослагательности памятник бы поставить — так выручала она принца, почти что счастливого во всех других отношениях. Едва выходил из дома, так почти тотчас же делался счастливым.
4
Собственно говоря, он и не подозревал, что существуют такие женщины. Слывшая в их семье грубой, сестра София-Кристина против Иоганны казалась вполне сносной, разве что самую малость невоздержанной на язык.
Поначалу Христиан-Август сам был склонен отыскивать объяснения, мягко говоря, необычному поведению жены: ну, физиологические там особенности, тяжёлое детство, недостаток внимания, статус многолетней приживалки в богатом брауншвейгском дворце своей тётки.
После чужих, но всё-таки богатых интерьеров брауншвейгского дома арендованные комнаты на центральной штеттинской Domstrasse[4] должны были казаться Иоганне-Елизавете не просто скромными, но жалкими. Впрочем, оно и понятно. К тому же положение жильцов обязывало их практически постоянно общаться с этим болтливым, толстым, женоподобным фон Ашерслебеном, этим дураком с нарочито вежливыми интонациями и ласковым взглядом закоренелого бабника. Особенно поначалу он так и норовил в отсутствие Христиана-Августа под тем или иным предлогом заглянуть на огонёк. Удобно ли устроились молодые? А вид из окна — не правда ли...
Правда, всё правда: устроились прилично, обстановка обворожительна, заоконный вид выше всяких похвал. «Ну, вот и отличненько. А если вдруг вам что-нибудь понадобится...» — на этих недопроизнесённых фразах он и распахивал спиной дверь, на прощание облапав взглядом молоденькую женщину.
Портить с ним отношения Иоганна-Елизавета, однако, остерегалась. Эти купчики, объединившись вокруг своей Торговой палаты, с каждым годом всё более туго набивали свою мошну, и хотя принцесса по молодости и недостатку образования плохо понимала, что есть экономика, что есть ганзейский путь
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.
Василий Васильевич II Тёмный был внуком Дмитрия Донского и получил московский стол по завещанию своего отца. Он был вынужден бороться со своими двоюродными братьями Дмитрием Шемякой и Василием Косым, которые не хотели признавать его законных прав на великое княжение. Но даже предательски ослеплённый, он не отказался от своего предназначения, мудрым правлением завоевав симпатии многих русских людей.Новый роман молодого писателя Евгения Сухова рассказывает о великом князе Московском Василии II Васильевиче, прозванном Тёмным.
Новый исторический роман известного российского писателя Бориса Васильева переносит читателей в первую половину XIII в., когда русские князья яростно боролись между собой за первенство, били немецких рыцарей, воевали и учились ладить с татарами. Его героями являются сын Всеволода Большое Гнездо Ярослав Всеволодович, его сын Александр Ярославич, прозванный Невским за победу, одержанную на Неве над шведами, его младший брат Андрей Ярославич, после ссоры со старшим братом бежавший в Швецию, и многие другие вымышленные и исторические лица.
Роман Раисы Иванченко «Гнев Перуна» представляет собой широкую панораму жизни Киевской Руси в последней трети XI — начале XII века. Центральное место в романе занимает фигура легендарного летописца Нестора.
Первый роман японской серии Н. Задорнова, рассказывающей об экспедиции адмирала Е.В.Путятина к берегам Японии. Николай Задорнов досконально изучил не только историю Дальнего Востока, но и историю русского флота.