Начала любви - [14]

Подобное, хотя и нечасто, всё же случалось: совершенно не рассчитывая на какую-либо помощь со стороны Брюммера в будущем и даже не задумываясь о меркантильной стороне поступка, прельстившись белокурыми его локонами и нахальным взглядом, принцесса позволила себе маленькую кокетливую разведку боем и — была неприятно поражена последовавшим вежливым, но весьма категоричным отказом. Как будто ей очень уж нужно! Хотя, может, ему женщины вовсе не требуются; она дважды, причём оба раза в Гамбурге, уже нарывалась на подобного рода особей. Более опытные женщины определяют таких на расстоянии, но ей, как видно, подобного дара не дано. А Брюммер между тем как ни в чём не бывало продолжал светский разговор: поистине нахальство — второе счастье. Посетовал на несносность нынешних детей, на отсутствие подходящих для раннего возраста методик обучения, на хроническую нехватку денег. Пропустив мимо ушей всё предыдущее, Иоганна-Елизавета на слова о нехватке денег отреагировала сочувственной мимикой:

   — Особенно когда недостаёт на самое необходимое, а люди, во власти которых тебе помочь, оказываются бесчувственными идиотами.

Брюммер потупился и тотчас же, не поднимая лица, вскинул на собеседницу глаза, напомнив вдруг давнишнего её друга Бецкого.

— У вас дети есть? — спросил Брюммер.

Принцесса вежливо улыбнулась, не произнеся, однако, ни слова.

   — А супруг у вас кто?

   — О! Почему это вы решили, что я замужем! — затанцевала она, невольно подключив руки, глаза, лицевые мускулы, при этом крошечный сувенирный веер принялся вдруг перелетать из одной ладони принцессы в другую, причём свободная рука тотчас принималась незаметно так поправлять сборки платья, незаметно скользя по животу: нет, ещё не заметно, не должно быть заметно... Против воли, иначе говоря, инстинктивно, Иоганна-Елизавета вдруг повела себя так, словно перед ней оказался обыкновенный настоящий кавалер. Её разум подавал сигналы опомниться и прекратить, но глаза—руки—ноги сигналы начисто игнорировали. Наконец пришла в себя, успокоилась и попыталась сосредоточиться на том, что говорит её собеседник. Брюммер гладко и довольно-таки занятно, с вкраплениями тактичного юмора рассказывал о своём подопечном и его детской непонятной жестокости: утопил полузадушенную мышь в чашке с бульоном, чтобы никто не догадался о причине смерти.

   — А почему именно полузадушенную? Откуда сие известно?

   — На то и существуют замочные скважины, — без обиняков сказал Брюммер, причём голос его был самым что ни на есть обыденным.

Это и позабавило Иоганну-Елизавету, которая ото всех скрывала своё домашнее шпионство, и ещё больше расположило её к нахальному симпатяге-воспитателю.

Когда пришла пора прощаться и Брюммер склонился поцеловать ей руку, принцесса отметила тщательную промытость длинных, как у какого-нибудь живописца, жёстких волос и ещё раз пожалела о собственном альтруистическом порыве. Немногие мужчины могли бы сказать, что принцесса навязывала себя им. В случае с Оттоном Брюммером её желание было совершенно, безукоризненно бескорыстным. Что ж, впредь она будет умнее.

2

Бог знает почему, но только славная германская земля оказывалась малопригодной для немецких женщин. Парадокс, и тем не менее.

Вот, скажем, мужчины, если, конечно, не изводили себя вином и не предавались излишествам, рано взрослели, набирали силу и вплоть до весьма и весьма солидного возраста оставались крепкими, энергичными, с ясной головой и преданным королю сердцем. Из германских мужчин получались толковые командиры, знатные врачи, талантливые инженеры и архитекторы. Если немецкий мужчина был гордостью страны, немецкая женщина — её позором.

По тонкому наблюдению фон Лембке, германская женщина всем хороша, только вот изнашивается слишком быстро. Даже наиболее достойные в физиологическом отношении экземпляры в двадцать пять делались разбухшими от родов мамашами, в сорок лет — чопорными бабками, а далее никто не считал.

А стало быть, требовалось дебютировать как можно раньше. С трёх лет девочек начинали учить, с двенадцати — выдавали замуж, почти что по Шекспиру.

Обязательное для немочек из порядочных семей обучение сообразовывалось, понятное дело, с материальными возможностями. Потому Иоганна-Елизавета из всех возможных остановилась на самом дешёвом варианте: такими в ту пору были воспитатели-иностранцы. Не так важна была принцессе квалификация учителя, как именно величина его жалованья; из этих соображений после соответствующего зондажа понятие «иностранцы» сузилось до французов, среди которых требовалось отыскать женщину, так как французу пришлось бы согласно штеттинским неписаным законам платить на десять процентов больше. После недолгих поисков Иоганна-Елизавета выбрала молоденьких сестёр Кардель.

Семейство Кардель принадлежало к довольно-таки многочисленной армии французских эмигрантов, наводнивших в означенное время Пруссию. Месье Кардель, профессор математики, благодаря природной общительности, некоторому знанию немецкого языка и в силу поистине универсального (вроде шахмат и музыки) характера своего предмета вскоре после отъезда из Франции сумел подыскать себе место во Франкфурте. Его дочерям, бойким темноволосым козочкам Мадлен и Элизабет, после начального обустройства пришлось несколько раз повторить, что их дорогой реrе будет во всякое время рад принять у себя в доме, обогреть и приласкать своих любимых дочурок, прежде чем девушки догадались о нежелательности их присутствия в родительском доме. Раздосадованные подобным оборотом событий, обиженные на отца, несчастные во многих иных отношениях, сёстры тем не менее оказались в числе так называемых счастливчиков судьбы или же попросту везунчиков. Держась друг около друга, девушки за восемь месяцев перебрались от Франкфурта через Кюстрин, Цорндорф, Кёнигсберг, Шведт и Штаргард в оказавшийся более гостеприимным небольшой Штеттин, причём за время их долгого путешествия сестёр ни разу не изнасиловали, да, собственно, и происшедший на окраине Штеттина эпизод нельзя без улыбки назвать ограблением. Рыжебородый, с неприбранной шевелюрой, в очках, полосатых гетрах и линялой рыбацкой куртке человек неопределённого возраста (никак не бандит, в лучшем случае пародия на бандита) вежливо поинтересовался, не располагают ли девушки некоторым избытком денег. То была не вежливая угроза, но самый обыкновенный вопрос, и лишь скопившейся усталостью можно хоть как-то объяснить, почему Мадлен, стеснявшаяся своего произношения, молча отдала шуту полновесную монету.