Начала любви - [13]

Если это не кошмар, то что же такое кошмар?

Сделавшись матерью троих детей, она потеряла покой: за двумя няньками и плутовкой кормилицей требовался глаз да глаз, как бы чего не утянули. Отправив на полагающийся раз в неделю выходной няньку старшей дочери и подсматривая в замочную скважину за кормилицей маленького Фридриха, принцесса ни на секунду не могла быть уверенной, что в эту самую минуту нянька Вильгельма не отсыпает в потайной карман орехов или же изюма. Положение Иоганны осложнялось ещё и тем, что ни одну из нанятых женщин пока ещё не удалось поймать на месте преступления, да и следов преступлений пока не находила принцесса, что её особенно раздражало. Потому как не бывает порядочных слуг, но есть невнимательные хозяева. Иоганна вновь была в положении, и заметно выпирающий живот делал и без того унизительные розыски да подглядывания сущим наказанием. Попробуйте на шестом месяце, присев и прилепив жадный глаз к дверному глазку, бесшумно следить пять, десять, двадцать минут, пока не сделаются одеревеневшими ноги или не закружится голова. «И беременность осложнена, — сообщала она тётке, — а потому тайком ото всех я плачу и плачу горчайшими слезами, взывая к Господу о милосердии и скорейшем разрешении от невыносимого бремени».

В промежутках между беременностями, родами, недомоганием и прочим женскими штучками Иоганна-Елизавета была похожа на игрушечного чёрта, которого нередко демонстрируют на праздничных балаганных представлениях: чуть приподнимешь крышку ящика, раскрашенный чёрт выскакивает из своего игрушечного убежища и забавно гак, пока не ослабеет пружина, скачет в разные стороны, пугая обступивших фокусника детей и вызывая у мужиков звучную отрыжку и не менее звучный пивной гогот. И раз, и другой раз, и третий, получая пощёчины, оступаясь, проглатывая оскорбления и оскорбляя в свою очередь, энергично и целеустремлённо протаптывала Иоганна-Елизавета дорожку из Штеттина в Берлин, ко двору. В 1734-м ей уже было полновесных двадцать три года: не так и мало, чтобы это афишировать, хотя и не так много, чтобы оставлять равнодушными большинство заинтересованных мужчин. Определённую, а по мнению принцессы, так и вовсе главную роль сыграл тот факт, что большинство приближённых к императору и наиболее влиятельных сановников, будучи мужчинами в возрасте, имели жён, которым сплошь оказывалось очень и очень за сорок. Причём одно дело, когда приходится (пускай и незначительно) рисковать ради нескольких минут гигиенической любви с плутоватой служанкой, и совершенно другое дело, если вдруг нагрянет как снег на голову молодая, бойкая, смышлёная принцесса, готовая охотно пойти навстречу естественным мужским желаниям. Причём свои просьбы умела она формулировать таким образом, что и просьбами-то в прямом смысле они не выглядели, так, ерундой какой-то. А для того чтобы отказать в пустяке столь приятной женщине, нужно быть человеком без сердца. Кроме того, зачем же плевать в колодец, вдруг да пригодится воды испить и в другой раз?

Не страдавшая излишней брезгливостью, Иоганна-Елизавета могла полюбить практически любого мужчину, даже старого, с дурным запахом изо рта и снежными заносами перхоти на плечах, даже в каком-нибудь малоподходящем для любви уголке осеннего парка, где пропитанные дождевой влагой опавшие листья так омерзительно прилипают к телу и где половину дефицитнейшего времени приходится тратить на борьбу с собственной одеждой (чтобы уж совсем не перепачкаться с ног до головы). Она просто-таки ненавидела весну и осень, эти жуткие сезоны прохладной земли и воспалённых придатков. Но именно весной и особенно почему-то осенью подворачивались ей такие случаи и такие знакомства, манкировать которыми без ущерба для выбранной цели оказывалось проблематично. Да, много пришлось ей унижаться, много встречалось ей нечистых на руку мужчин, почти сплошь думающих только лишь о собственном удовлетворении (она пусть как хочет), но ведь и определённые дивиденды были, этого у принцессы не отнимешь.

Во время своих горячечных разъездов по германским землям, завернув однажды в небольшой город Киль, где также имелись дальние родственники, познакомилась Иоганна-Елизавета с молодым, наглым, красивым Оттоном Брюммером, который в ту прекрасную пору выполнял обязанности воспитателя при Карле-Петре-Ульрихе, троюродном брате детей Иоганны-Елизаветы[20]. С этим (подумать только!) лупоглазым тщедушным мальчиком, двоюродным своим племянником, рождённым от русской принцессы и покойного ныне двоюродного брата Иоганны, она ещё связывала некие абстрактные планы. Её мечты основывались на некоторой связи маленького Петра— через мать — с русским двором. Теперь же, поговорив с косноязычным подростком, она поняла безосновательность своих былых надежд: мальчик, судя по всему, имел некий серьёзный психический изъян. Тьфу, тьфу, тьфу: забыли... Для приличия Иоганна-Елизавета поговорила с Брюммером — хоть одна общая тема — о воспитаннике: на её вопрос, не тяжело ли обучать и воспитывать мальчика в таком возрасте (а собственно, в каком таком возрасте? Сказала первое, что в голову пришло...), Оттон Брюммер страдальчески закатил глаза и сдержанно прорычал.