Начала любви - [122]
Уж если родной матери было за неё стыдно, если наиболее брезгливые из царедворцев не таясь делали гримасы, если великому князю кто-то подбросил (а тот и рад повторять, как попка) грубую фразу, мол, нет-нет, я вам руки не подам, вы, может, заразная, — иначе говоря, если вокруг Софи клубились брезгливость и непонимание, то каково же приходилось в эти недели самой девушке?! Одинокая, с невыразимо тёплым чувством вспоминала сейчас она отставленную Бабет, с которой всё можно было обсудить и на плече у которой бывало так сладко поплакать...
Но как бы там ни было, а и в России люди живут. Страдая от запаха пота, девушка не просто взяла за правило ежедневно мыться, но пристрастилась к мытью. Тем самым незаметно для окружающих, и прежде всего для неё самой, был сделан большущий шаг от немецкой культуры к славянской, к русской, — более значительный даже, чем переход в православие. Последний, кстати, впечатления на девушку решительно не произвёл; новгородскому архиепископу Амвросию Юшкевичу она, как и учили, сказала с чувством: «Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, творца Неба и земли, видимого всего и невидимого, и в Духа Святаго Господа, Животворящего, иже от Отца исходящего, иже со Отцем и Сыном споклоняема и славима...» — ну и ещё какие-то слова, теперь позабытые. Переход в иную религию воспринимался ею как простая формальность, а вот привычка содержать тело в чистоте привилась и осталась. Позднее Софи поведала странице своего дневника: «Против своей прежней алеутской неумытости я сделалась в России прямо-таки фантастической чистюлей (une jeune fille d’ordre excessif)».
Правда, с крещением в православную веру получилась небольшая накладка. А именно, лишь после того, как все приуготовления к таинству были завершены, вспомнили о необходимости получить внятное подтверждение от Христиана-Августа на переход дочери в иную веру.
Из спорадической переписки с женой и коротких приписок рукой дочери Христиан-Август имел лишь самое общее представление, зачастую искажённое и вовсе не адекватное, о действительном положении дочери и супруги при русском доре. Вопрос этот беспокоил его, однако тут вмешалась судьба, преподнёсшая ангальт-цербстскому князю второй удар. И пускай состояние было не таким тяжёлым, как после первого удара, однако житейские вопросы как-то сами собой отошли на второй план.
И хотя брат и неизменно бодрый Больхаген пытались приуменьшить размеры несчастья, хотя и советовали «наплевать, забыть и растереть», хотя и давали советы касательно того, что следует Христиану взять с собой в путешествие к дочери, а что лучше оставить, — сам Христиан-Август не склонен был обманываться насчёт своего здоровья, понимая, что второй за год удар — он и есть второй, как там ни крути. По изредка перехватываемым взглядам, исполненным озабоченности и страха, он понимал, что брат вполне осознает сложность ситуации и лишь по привычке продолжает прежние разговоры на тему о том, брать или не брать.
По излишнему упорству в отстаивании ничтожных проблем, по глубоким носогубным складкам, по многим незаметным стороннему наблюдателю особенностям Христиан-Август начинал догадываться, что Иоганн перестал верить в возможное приглашение брата в Россию, что смертельно этим оскорблён, что лишь старается не подать виду — и потому будет отстаивать переставший налезать на палец перстень или давно не стиранный плед с ожесточением, годным для защиты фамильной чести.
В глубине души Христиан-Август презирал себя за способность столь безропотно сносить унижения. Уже сам по себе тот факт, что с момента приезда дочери к российскому двору прошло несколько месяцев, что там, судя по письмам жены, вовсю уже идут приготовления к переходу Софи в православную веру и к последующему обручению с официальным наследником престола, а при всём этом он, отец Софи, оказался совершенно позабыт как русской императрицей (хоть бы какое письмо прислала...), так и её сановниками, вторящими Елизавете, — этот факт казался возмутительным. Но что ещё хуже, сам Ангальт-Цербстский князь понимал унизительность своего положения разве что умозрительно, не чувствуя этой унизительности вовсе. Отец Софи в нём страдал и оскорблялся, тогда как другая ипостась — ипостась соправителя маленького княжества — воспринимала неуместное поведение русской государыни едва ли не как должное. В конце-то концов, что есть громаднейшая Россия и что значит Ангальт-Цербстское княжество?!
Но отец будущей русской великой княгини должен, прямо-таки обязан оскорбиться, не может не оскорбиться при столь инсолентном поведении русского двора.
В Христиане-Августе боролись возмущённый отец и ничтожный, покорно ничтожный правитель крошечной земли, привыкший испытывать робость при одном упоминании имён влиятельных мировых монархов.
Это была сущая пытка, происходившая, что вовсе не маловажно, на глазах у Иоганна и Больхагена.
— Я буду добиваться, — сказал однажды за завтраком начавший выходить к общему столу Христиан-Август, — чтобы русская императрица сделала меня герцогом курляндским.
Больхаген хотел было сострить, но вовремя взглянул на Иоганна и придал своему лицу безучастное выражение.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В тихом городе Кафа мирно старился Абу Салям, хитроумный торговец пряностями. Он прожил большую жизнь, много видел, многое пережил и давно не вспоминал, кем был раньше. Но однажды Разрушительница Собраний навестила забытую богом крепость, и Абу Саляму пришлось воскресить прошлое…
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
Василий Васильевич II Тёмный был внуком Дмитрия Донского и получил московский стол по завещанию своего отца. Он был вынужден бороться со своими двоюродными братьями Дмитрием Шемякой и Василием Косым, которые не хотели признавать его законных прав на великое княжение. Но даже предательски ослеплённый, он не отказался от своего предназначения, мудрым правлением завоевав симпатии многих русских людей.Новый роман молодого писателя Евгения Сухова рассказывает о великом князе Московском Василии II Васильевиче, прозванном Тёмным.
Новый исторический роман известного российского писателя Бориса Васильева переносит читателей в первую половину XIII в., когда русские князья яростно боролись между собой за первенство, били немецких рыцарей, воевали и учились ладить с татарами. Его героями являются сын Всеволода Большое Гнездо Ярослав Всеволодович, его сын Александр Ярославич, прозванный Невским за победу, одержанную на Неве над шведами, его младший брат Андрей Ярославич, после ссоры со старшим братом бежавший в Швецию, и многие другие вымышленные и исторические лица.
Роман Раисы Иванченко «Гнев Перуна» представляет собой широкую панораму жизни Киевской Руси в последней трети XI — начале XII века. Центральное место в романе занимает фигура легендарного летописца Нестора.
Первый роман японской серии Н. Задорнова, рассказывающей об экспедиции адмирала Е.В.Путятина к берегам Японии. Николай Задорнов досконально изучил не только историю Дальнего Востока, но и историю русского флота.