НацбесТ - [4]

Литературные деятели тоже загрузились в автобус.

Наконец поехали. Впереди – штук двадцать литераторов, а сзади мы. Втроём.

Пункс и Ляпа периодически падают или роняют сиденья. Какие-то бракованные сиденья в этом автобусе. Они отваливаются.

Едем. И тут одна организационная женщина, Татьяна Набатникова, поворачивается и делает жест рукой.

– Посмотрите на Ирину Денежкину!

Все смотрят. Валерка кусает меня сзади за плечо. Несильно. Но всё равно пиздец.

– Возможно, это самый счастливый день в вашей жизни! – говорит мне Татьяна Набатникова торжественно.

– Почему? – тупо спрашиваю я.

– Потому что они все сосут, – отвечает за Татьяну Пункс, красивым жестом указывая на литераторов впереди.

Подонок. Хороший подонок, бля.

Валерка ржёт мне в спину.

Приехали к «Астории». Зашли. Там толпа народу. У меня берут интервью, со мной знакомятся и трясут за ручку. Черти мои потерялись в толпе. Сосут шампанское.

Подходит какая-то совершенно интимная тётенька. Из газеты «Труд». Хотя точно не помню. Она большого роста и внушительной комплекции. Она встаёт рядом, наклоняется. Интимно так задаёт вопросы. Мельком оглядывается. Как будто в тылу врага.

Там ещё есть девушка с большими глазами. С телевидения. Глаза у неё всё время бессмысленно удивлены. С такими глазами она берёт интервью. У меня. Валерка стоит у ней за спиной и смеётся. Лысый чёрт. Валерка ненавидит камеры и журналистов.

А вот и Зельвенский. Меня с ним знакомят.

Зельвенский – это мой номинатор. Ещё одна причина, почему я здесь, в Санкт-Петербурге. Не такая большая, как Валерка или Ляпа, но всё равно.

– О! – говорит Пункс. – У него силиконовые губы!

– Мальчик с писькой на лице, – добавляет пьяный Ляпа. Пьяная Ляпа. Хы.

– И явно не русский, – хмурится Валерка. Кажется, он готов подраться с Зельвенским прямо здесь и сейчас. Чтобы Зельвенский лежал мордой в пол, как кавказский мужчинка.

Каждому своё, как говорится.

Но мне Зельвенский кажется прикольным. Он курит. Взмахивает чёрными и густыми ресницами. Глаза на пол-лица. Про губы уже говорили. Задумчивая рожа. И его все обзывают козлом и говорят про деньги. Ещё он худой, как палка.

В перерывах между общением с интимными тётеньками и Зельвенскими, я целую Валеркин горячий рот. У Валерки пьяные глаза. Совершенно. Он хватает меня за руки, как будто боится, что я исчезну. И какой-то новостийный хрен снимает это на камеру. Пункс дико радуется, у Ляпы счастливая рожа. Валерке на камеру положить.

«Девочка плачет. Девочки смеются»…

Мы сели за столики. Зельвенский – рядом, у импровизированной сцены. Мои подонки – в конце зала… Ко мне все подходят. Юзефович, бородатый мужик, передаёт привет Зашихину. Зашихин тоже бородатый мужик, он мой преподаватель литературы в университете. А Юзефович – его друг. Вот он и пользуется случаем, как на говорят на «Поле Чудес».

Фотографы фотографируют.

Проханов похож на труп. У него такая трупная рожа. Он может играть покойников в кино. Атас полный.

Церемония.

В жюри сидит Шнуров. У него мобила висит на шнурке. На шее. Он – единственный, кого я знаю из жюри. И песню могу напеть: «Ну, где же вы, бляди? Е-е-е! Выручайте дядю!»

Я смотрю на бритую Валеркину голову в конце зала.

Все говорят про меня, голосуют наоборот. Потом голосует Шнуров и письмо от Хакамады. Два на два.

И банкир ставит третий крест Проханову. Шнуров делает сочувственное лицо и разводит руками. Мне не жалко. А Зельвенскому жалко, кажется.

– Что, расстроился? – спрашиваю Зельвенского.

Он мотает головой. Типа, а что такого. Я: ну как это, три косаря прошли мимо! Он улыбается.

Пункс тоже расстроился. Дико. И Ляпа с Валеркой матерились. Как мне потом сообщили. Если бы здесь были Раджа и Мюллер, они бы просто удавили банкира. Сколько бухла можно купить на десять косарей! Ну, на семь. Три отошли бы Зельвенскому. Хорошо, что Мюллера и Раджи нет.

Валерка, Ляпа и Пункс меня поздравляют. У них рожи горят от радости. Они очень волновались. Очень-очень. Поздравляет Коровин, редактор, который правил мою книжку. И Нина, его жена. И Тублин потом прибегает. Директор издательства. Тискает меня на радостях. Валерка хмурится. Я всё время смотрю на него. У него краснеют лоб и щёки.

Я автограф Зельвенскому пишу в книжке. Рисую, то есть. Трахающихся собачек. (Одна пожилая дамочка впоследствии, то есть, уже летом в Москве, попросила меня «нарисовать таких же весёлых собачек ейному мужу. Тоже, надо полагать, не мальчику. Мужу семьдесят шесть лет. Весёлые собачки. Хы.)

Зельвенский такой вытянутый, томный. Что-то пьёт.

– У нас в группе на факультете тоже есть чувак, который в «КоммерсантЪе» работает, – говорю ему радостно. – Лох такой! Его все называют «Твёрдый знак на кепке и мягкий в штанах».

Зельвенский на меня томно смотрит и отвечает:

– Мы тут кепок не носим!

А-а-а…

Потом все опять берут у меня интервью, какие-то каналы: РТР, Культура, ещё что-то. Что-то я им говорю. По несколько раз. Пункс, Ляпа и Валерка в это время жрут салатики и радуются. Пункс искренне рассыпается в респектах. Про Ляпу не помню. А, да. Я его всем представляю. «Это тот самый Ляпа». Всеобщее удивление и узнавание. Герой «Дай мне». О-о. Валерку не представляю. У Валерки мания преследования. Даже на фотках в интернете его рожа замазана. Шпиён нахуй. Поэтому он не хочет представляться. А Ляпа – с удовольствием.