Набросок - [7]

Наконец-то выглянуло солнце, но у меня, казалось, не было сил, чтобы просто повернуть голову, проверить, какого оно цвета. Я сидел, привалившись спиной к стволу неведомого мне растения, и тупо рассматривал свои руки. Последние, измазанные уже засохшей, стягивающей кожу кровью, слегка дрожали. Тело ломало, как если бы каждая моя мышца пыталась сокращаться сама по себе, без участия сознания, которое, похоже, взяло отпуск по уходу за собой. Руки как руки – за прошедшие дни ничего в них не изменилось, кроме неизвестно откуда взявшейся обильной кровяной коросты и обломанного ногтя на указательном пальце. Блин, у меня ни кусачек, ни пилки не было. Как его теперь выгрызать? Залом тянулся вдоль ногтевой пластины на треть, и отрывать его с мясом не было ни малейшего желания. Вот досада!

Рядом со мной кто-то опустился на землю. Я медленно повернул голову и увидел Старшего. Он сидел на коленях, повернувшись ко мне всем телом.

– Садух, – сказал он и ткнул себя в грудь пальцем, внимательно смотря мне в глаза.

– Илья, – догадался ответить я.

Глава 3

Сегодня был хороший день. Прошло время второго обеда, и я сидел на дощатом помосте под навесом, который стоял в тени густых зарослей местного растения. Про себя я называл его «бамбук» – уж очень они были похожи, кроме того, что вместо веточек с листьями у местного были длинные перистые отростки светло-серого цвета. Приходил Садух и сказал, чтобы я готовился – через день мы с караваном отправляемся в давно ожидаемую мной поездку в настоящий большой город – Саэмдил. Светило солнце, что здесь бывает не часто – какие-то выкрутасы местного климата. Вот и холмы эти называются «Облачный край». Я вспоминал, как почти год назад – местный год, конечно, – я попал сюда. Никогда бы не подумал, что стану настоящим наркоторговцем.

Я вспоминал, как бродил по холмам, называя лесом то, что на самом деле было одним растением. Здесь попадались экземпляры, которые обживали участки в несколько километров поперечником. Особенности местной флоры делали эти земли абсолютно бесплодными и безжизненными для людей. В том смысле, что человек не мог выжить в этом царстве псевдолесов. Там просто нечего было есть. Группа, которую я встретил на самой границе этой обширной зоны, была собирателями особого орешка – сырья для местного широко распространенного наркотика, который употребляли бы все, если бы не его заоблачная цена. Но об этом потом. За Облачным краем возвышались далекие горы, которые из-за тех же особенностей погоды практически никогда не были видны. В горах в изоляции жили люди, резко отличавшиеся от остального населения. Они контактировали только с жителями далекого отсюда Восточного моря, которое располагалось за хребтом. Местные о Восточном море и его жителях знали очень мало, но утверждали, что они мало чем отличаются от них самих. Про горцев же рассказывали, что зовутся они «мун», нелюдимы, хотя и безвредны, и у них есть один обычай. Соплеменников, которые чем-то провинились, они не убивали, а изгоняли в холмы у подножия гор, что, в принципе, было эквивалентно убийству за одним исключением – если повезет, то изгнанный мог пересечь область бесплодных лесов и добраться до местных. Это хоть и очень редко, но случалось. Поэтому местные прекрасно знали, что горцы безвредны, миролюбивы, не носят оружия и никогда не воюют. Изгнанники на своем языке сами себя называли «ганнер» и, когда добирались до обжитых областей, всегда добровольно становились чем-то вроде домашних слуг или рабов. По каким-то причинам рассматривая это положение как плату за свои проступки, они безропотно выполняли все, что им приказывали, кроме насилия. Никто не помнил о том, чтобы от них были проблемы, поэтому и меня посчитали совершенно безвредным кандидатом на пост дорожного мула с перспективой повышения до статуса бесплатного слуги. Были горцы по сравнению с местными более грузные, коренастые и, что самое важное, носили бороды и усы, которыми основательно зарастали за время блужданий. Моя растительность на лице была как паспорт для аборигенов, так как здесь никто, кроме горцев, ее не имел.

Нападавшие на нас были из конкурирующей банды, и мотивы их отчаянной атаки стали мне понятны много позже. Орех собирался в строго ограниченное время года, был немногочислен, и расположение плодоносящих стволов хорошо известно и поделено между промысловиками. Вместе с тем довольно часто из долин поднимались снаряженные экспедиции диких сборщиков, которые плевать хотели на местные договоренности. Они тратили огромные усилия и средства, чтобы добраться сюда, уйти, минуя посты, в лес, и найти орех. Был огромный риск после стольких усилий прийти на делянку, которая уже была, как говорится, оприходована. Время на сбор было весьма ограничено, и в таком случае перейти на новый участок у браконьеров уже не было никакой возможности. Подвернувшийся отряд, груженный орехом, был для них единственной возможностью вернуть потери, и, несмотря на свою малочисленность, они рискнули напасть.

Скрипнули доски. На помост поднялась моя жена, Урухеле, у которой я был приемным мужем. Тогда, в той схватке, погибли с нашей стороны двое – Длинный, имя которого я никак не могу запомнить и который был мужем этой самой Урухеле, и еще один дядька из соседнего хутора. Садух тогда решил, что я, хоть и ганнер, слишком похож на человека, и снизошел не только до знакомства, но и принял меня в большую семью. Как я понимаю, большей частью он руководствовался расчетом, так как потеря Длинного создавала определенное напряжение в нехитрой экономике хутора, в котором он начальствовал. Брачные отношения были довольно причудливы для земного человека и допускали среди прочего так называемых приемных мужей и жен. Эти названия главным образом оформляли имущественные отношения в малой семье и практически не влияли на прочие обязательства. Так, я никогда не собирался и не спал с этой долговязой теткой Урухеле. Насколько я мог судить, она с нежностью относилась к старосте соседнего хутора и нисколько не скрывала этого. Статус приемного мужа или жены запрещал последним отчуждать любым способом или наследовать имущество малой семьи, однако наделял их определенными правами как членов большой. Большой семьей являлись все обитатели нашего хутора, так как слуг или рабов у нас не было. Наследовать собственность семьи могли бы мои дети, если бы я завел их с Урухеле, но последнее было сомнительно. Она, похоже, недолюбливала меня, хотя и старалась это скрывать. Здесь, впрочем, не было ничего нового. И на Земле сплошь и рядом живут одной семьей люди, которые только терпят друг друга. У меня же вообще не было выбора. Даже свой новый статус я осознал где-то через полгода, после того как слегка освоил местный язык.