Набат - [54]

— Драгоценности придали твоей мантии изюминку, — произнес он. — Что это — следование моде или что-то большее?

Джим сглотнул.

— Большее. — Оставалось только надеяться, что это правильный ответ. Он взглянул на Рэнд — та явственно наслаждалась его мучениями. — Я, собственно, никогда и не равнялся на старую гвардию. Я поддержал кандидатуру Кюри, чтобы произвести впечатление на серпа Анастасию.

— А почему тебе хотелось произвести на нее впечатление? — допытывался Годдард.

«Вопрос с подвохом», — подумал Моррисон. И решил, что лучше пострадать за правду, чем быть пойманным на лжи.

— Я предчувствовал, что она далеко пойдет… вот и решил, что если понравлюсь ей…

— То она потянет тебя за собой в кильватере?

— Ну да, что-то в этом роде.

Годдард кивнул: объяснение принимается.

— Что ж, она действительно пошла очень далеко. Вернее, я бы сказал, не столько далеко, сколько широко — в самые разные места. Где ее и переварили.

Моррисон нервно хихикнул и тут же одернул себя.

— А теперь, — продолжал Годдард, указывая на расшитую сапфирами мантию собеседника, — ты пытаешься понравиться мне?

— Нет, ваше превосходительство, — сказал Моррисон, опять надеясь, что это правильный ответ. — Я больше не хочу никому нравиться. Я просто хочу быть хорошим серпом.

— А кого, по-твоему, можно называть хорошим серпом?

— Того, кто следует правилам и традициям коллегии в интерпретации ее Верховного Клинка.

По лицу Годдарда ничего нельзя было прочитать, но Моррисон заметил, что ухмылка Рэнд поблекла. Женщина посерьезнела. Похоже, Джим только что успешно сдал некий тест. Или наоборот, провалил его.

И тут Годдард дружески потрепал его по плечу:

— У меня есть для тебя работа. Работа, которая докажет, что твоя лояльность — не просто следование моде.

Годдард замолчал, всматриваясь в восточный горизонт. Моррисон устремил взгляд туда же.

— Тебе, несомненно, известно, что среди тонистов объявился некий пророк, который принялся объединять их секты, рассеянные по всему миру?

— Да. Набат.

— Тонисты — враги всего, что мы олицетворяем. Они не уважают ни нас, ни наше призвание. Их приверженность фиктивной доктрине угрожает пошатнуть общество. Это сорняк, который следует вырвать с корнем. Поэтому я хочу, чтобы ты проник в ближайшее окружение этого самого Набата. А потом выполол его.

Вот это да! Грандиозно! У Моррисона голова пошла кругом. Выполоть Набата? Неужели Годдард просит его выполоть самого Набата?!

— Почему я?

Мантия Годдарда блестела в лучах предзакатного солнца.

— Потому что, — проговорил Годдард, — они ожидают появления опытного серпа, и им не придет в голову, что я могу отправить на такое задание юниора вроде тебя. И потом — с оружием к их пророку никому не подобраться. Вот почему нам нужен серп, умеющий выпалывать голыми руками.

Моррисон улыбнулся:

— Тогда я то, что вам требуется.

●●● ●●● ●●● ●●● ●●●

Дверь, эта дверь, эта проклятая дверь!

Я не видел ее почти год. Я поклялся оставить попытки выяснить, что находится за ней. Я покончил с этим, как покончил с внешним миром, и все же не проходит дня, чтобы я не вспомнил об этой адской двери.

Может быть, серпы-основатели были сумасшедшими? Или, может быть, они были мудрее, чем принято считать? Ведь они устроили так, что для открытия двери требуется двое серпов. Один-единственный безумец вроде меня не сможет проникнуть в тайник. Только два серпа при обоюдном согласии смогут войти в камеру и спасти Орден.

Ну и ладно. Мне плевать. Пусть мир летит в тартарары. Пусть тайны основателей останутся за семью замками на веки вечные. Поделом им за всю их чрезмерную конспирацию. Это был их собственный выбор — облечь свой секрет в миф и детскую песенку. Спрятать его в эзотерических картах, захороненных в потайных комнатах. Неужели они и впрямь рассчитывали, что придет кто-то и докопается до разгадки? Да рассыпься оно все в пыль! Я сплю спокойнее без тяжести мира на своих плечах. Несу ответственность только за себя самого. Никаких прополок. Никаких бесконечных моральных терзаний. Я стал простым человеком с простыми помыслами: заделать течь в потолке, пронаблюдать за приливом-отливом… Да, простые мысли. И помнить: не надо ничего усложнять. Я должен помнить это.

Но эта треклятая дверь! Может, основатели вовсе и не были мудрецами. Может, они были перепуганными невеждами, страшно наивными в своем идеализме. Двенадцать человек, вообразившие себя ангелами смерти и вырядившиеся в экстравагантные мантии, и все лишь затем, чтобы бросаться в глаза. Ну и шутовской же у них, наверно, был вид!.. До того дня, когда они и в самом деле изменили мир.

Интересно — основатели когда-нибудь сомневались в себе? Наверно, да, потому что создали план на случай неудачи. Но каков он, этот запасной план боязливых революционеров? Изящный или наоборот — уродливый, воняющий посредственностью? Ведь как бы то ни было, а выбрали-то они другой путь!

Может ли статься, что альтернативное решение хуже самой проблемы?

И это еще одна причина прекратить думать об этом, вспомнить о своем решении никогда, никогда не лезть в эту тайну и держаться подальше от трижды проклятой двери.

— Из «посмертного» дневника серпа Майкла Фарадея, 1 июня Года Ибекса