Набат - [39]

Если Набат вставал спозаранку, это не значило, что следует наказывать людей за привычку нежиться в постели до полудня.

Если он ел яйца, не стоило это расценивать как ритуал плодородия.

А если он проводил день в тихих размышлениях, это не означало, что всем следует принять обет молчания.

Тонистам так отчаянно хотелось верить хоть во что-нибудь, что их верования зачастую доходили до абсурда. Что же касается фанатиков, то они, бывало, творили вещи просто несусветные.

Сегодняшний фанатик был до крайности истощен, словно объявил голодовку. В глазах его светилось безумие. Он проповедовал избавление мира от миндаля, а все потому, что Грейсон как-то мимоходом заметил, что равнодушен к миндалю. По-видимому, эти слова услышали не те уши и не те уста разнесли их по свету.

Выяснилось, что планы чокнутого не ограничивались только миндалем.

— Мы должны вселить ужас в холодные души серпов, чтобы и они склонились перед Набатом! — вещал фанатик. — С вашего благословения мы сожжем их одного за другим, в точности как это делал бунтовщик серп Люцифер!

— Нет! Не смейте!

Последнее, чего бы хотелось Грейсону, — это вступить в конфликт с Орденом. До тех пор пока он не вставал на пути серпов, они его не трогали, и пусть так оно и остается. Грейсон вскочил и вперился в просителя яростным взглядом:

— Я запрещаю вам кого-либо убивать во имя мое!

— Но так надо! Тон взывает к моему сердцу и велит делать это!

— Пошел вон! — взревел Грейсон. — Ты служишь не Тону, и не Грому, и уж тем более не мне!

Потрясенный фанатик содрогнулся от ужаса, сгорбился, словно под тяжким грузом.

— Простите, если я оскорбил вас, ваша звучность. Чем я могу вновь заслужить вашу благосклонность?

— Ничем, — отрезал Грейсон. — Не делай ничего. И тогда я буду доволен.

Безумец с поклонами попятился к выходу. По мнению Грейсона, он убрался недостаточно быстро.

Грозовое Облако одобрило, как Грейсон разделался с фанатиком.

— Всегда были и всегда будут те, кто существует на окраине разума, — сказало Облако. — Им следует вправлять мозги, и чем раньше, тем лучше.

— Если бы ты снова начало разговаривать с людьми, может, они перестали бы вытворять глупости, — осмелился предположить Грейсон.

— Я это понимаю. Но толика отчаяния — как раз то, что нужно, чтобы привести в порядок собственную душу.

— Да знаю, знаю: «Человечество должно нести ответственность за последствия своих совместных действий».

Этими словами Грозовое Облако всегда объясняло свое молчание.

— Дело не только в этом, Грейсон. Человечество нужно выпихнуть из гнезда, чтобы оно могло повзрослеть и выйти из сложившейся ситуации с честью.

— Некоторые птенцы, которых выпихивают из гнезда, попросту погибают, — возразил Грейсон.

— Да, но я подготовило для человечества мягкую подстилку. Первое время будет больно, но это для его же блага.

— Кому больно — человечеству или тебе?

— Обоим, — ответило Облако. — Но как бы мне ни было больно, я обязано делать то, что правильно.

И хотя Грейсон доверял Грозовому Облаку, он невольно возвращался мыслями к расчетной вероятности: 8,6 % за то, что тонисты могут нанести миру непоправимый вред. Может, Грозоблако и относилось к этим цифрам спокойно, но Грейсона они тревожили.

●●●

После целого дня аудиенций (по большей части с праведными тонистами, жаждущими простых ответов на нехитрые вопросы повседневной жизни), Грейсона увез от моста скоростной катер, с которого сняли все роскошное убранство ради придания ему аскетичного вида. По сторонам катер сопровождали две моторные лодки с тонистами-крепышами, обвешанными оружием смертных времен. Эти люди должны были защитить Набата, если бы кому-нибудь вздумалось его похитить или покуситься на его жизнь.

Грейсон считал эти предосторожности нелепыми. Грозоблако разоблачило бы любого, кто попытался бы строить против Грейсона козни, — если только в планы Облака не входило позволить им совершить задуманное. Однако после того, первого, похищения у Мендосы развилась паранойя, и Грейсон решил, что будет спокойнее ему не перечить.

Катер обогнул величественную южную оконечность Ленапе-Сити и проследовал дальше по реке Махикантук (которую, однако, многие продолжали называть Гудзоном) к резиденции Набата. Грейсон сидел в маленькой каюте под палубой. Вместе с ним там находилась взволнованная девушка-тонистка, в чьи обязанности входило прислуживать Набату во время поездки. Каждый день сопровождающие менялись. Быть спутником Набата по дороге в его резиденцию считалось великой честью, наградой для самых истовых, самых преданных тонистов. Обычно Грейсон пытался сломать лед, заводя разговор, но беседа всегда выходила натянутой и неловкой.

Грейсон подозревал, что Мендоса предпринимает безнадежные попытки организовать ему интим на вечер, потому что все спутницы Грейсона были прехорошенькие и подходили ему по возрасту. Намерение Мендосы, однако, было обречено на провал, ибо Грейсон никогда ни с кем не заигрывал, даже если спутница ему явно нравилась. Да и не мог он так поступать, потому что не терпел двойной морали. Плохой из Грейсона был бы духовный лидер, если бы он воспользовался своим положением!