Набат - [36]

Почтение, которое Эзра чувствовал еще недавно, быстро шло на убыль.

— Если вы всеведущи, то должны бы знать, что это не так.

Набат заулыбался.

— Я никогда не утверждал, что всеведущ. Фактически, я никогда не говорил, что вообще хоть что-то знаю. — Он бросил взгляд на гостевой центр. — Кураты рассказали мне, зачем вы сюда пришли. Но другой источник раскрыл, что они хотят эту фреску и вы согласились написать ее в обмен на аудиенцию. Но я не стану требовать от вас выполнения обещания.

Ага, понял Эзра, дым и зеркала. Обычные тонистские трюки, ради привлечения последователей. Эзра видел в ухе Набата какую-то штучку. Наверняка ему туда что-то нашептывает какой-нибудь курат. Художника постепенно охватывало раздражение: какого черта он сюда приперся, столько времени потрачено зря!

— На фреске должны быть запечатлены мои свершения, — сказал Набат, — и тут мы натыкаемся на проблемку. Она в том, что на самом деле я ничего не свершил.

— А на фига ты тогда сидишь тут?

Хватит с Эзры церемоний и этикетов. Пусть выкинут его отсюда или, если уж на то пошло, сбросят с моста, ему плевать.

Набата, кажется, его грубость не рассердила. Он лишь плечами пожал:

— Сидеть здесь и выслушивать посетителей — это то, чего от меня ожидают. Ведь как-никак, а я и правда говорю с Грозовым Облаком.

— И с чего это я должен тебе верить?

Художник ожидал, что Набат опять уклонится от ответа, выдав вместо него очередную порцию дыма и зеркал. Банальностей вроде «надо взять судьбу в свои руки» и тому подобное. Но вместо этого парень посерьезнел и наклонил голову набок, будто прислушиваясь к своему наушнику. А затем заговорил с абсолютной уверенностью:

— Эзра Эллиот ван Оттерлоо — хотя ты никогда не пользуешься своим средним именем — когда тебе было семь лет, ты, рассердившись на отца, нарисовал серпа, который придет за ним, но испугался, что пожелание может исполниться, и порвал рисунок, а клочки смыл в унитаз. Когда тебе было пятнадцать, ты сунул брату в карман дико вонючий сыр — брат собирался на свидание с девушкой, которая тебе нравилась. Брату так и не удалось найти источник вони. Ты никогда никому не рассказывал об этом. А всего месяц назад, сидя один у себя в комнате, ты так налакался абсента, что будь ты смертным — загремел бы в больницу, но твои наниты защитили тебя. Вместо тяжкого бодуна ты проснулся всего лишь с легкой головной болью.

Тело Эзры внезапно ослабело. Он задрожал, причем вовсе не от холода. Этого кураты парню рассказать не могли! Это знало только Грозовое Облако.

— Ну что, хватит с тебя доказательств? — спросил Набат. — Или хочешь, чтобы я рассказал, что приключилось с Тессой Коллинз в ночь выпускного бала?

Эзра рухнул на колени. Не потому, что так велел какой-нибудь курат, одержимый правилами этикета, но потому, что Набат и вправду оказался тем, кем провозглашал себя, — истинным связующим звеном с Грозовым Облаком.

— Простите меня, — взмолился Эзра. — Пожалуйста, простите, что усомнился в вас!

Набат приблизился к нему.

— Встань, — велел он. — Не люблю, когда бухаются на колени.

Эзра поднялся. Ему очень хотелось заглянуть Набату в глаза, увидеть в них бесконечную глубину Грозового Облака, но не смог заставить себя поднять взгляд. А вдруг Набат видит его насквозь? Вдруг его взор проникнет в такие потаенные уголки души, о существовании которых сам Эзра даже не подозревает? Художнику пришлось напомнить себе, что Набат не всеведущ. Он знает лишь то, о чем сообщает ему Грозоблако. И все равно — ему доступны неведомые другим знания, и это внушало трепет.

— Выкладывай свою просьбу, и Грозоблако ответит моими устами.

— Пусть укажет мне дорогу, — попросил Эзра. — Дорогу, которую оно обещало мне когда-то, до того как мы все стали негодными. Пусть оно поможет мне найти цель!

Набат выслушал, помолчал, а затем ответил:

— Грозовое Облако говорит, что ты сможешь выразить себя, если станешь негодным художником.

— Что-о?

— Рисуй все, что тебе нравится, в тех местах, где не положено рисовать!

— Грозовое Облако толкает меня на нарушение закона?!

— Даже в те времена, когда Облако говорило с людьми, оно охотно поддерживало тех, кто выбрал для себя образ жизни негодных. Стать художником-негодником — вот, возможно, та цель, которую ты ищешь. Разрисуй спреем публикар посреди ночи. Намалюй что-нибудь отвратное на стене полицейского участка. Да, к черту закон!

Эзра вдруг осознал, что дышит часто-часто, — так недолго и в обморок свалиться. Никто и никогда не высказывал предположения, что он может выразить себя, нарушая правила. С того момента, когда Грозовое Облако замолчало, люди едва из штанов не выпрыгивали — так старались соблюсти правила. У Эзры словно камень с души свалился.

— Спасибо! — выговорил он. — Спасибо вам, спасибо, спасибо!

И ушел, чтобы начать новую жизнь, — жизнь художника-бунтаря.

Завет Набата

Его престол милосердия помещался у зева Ленапе, и там он возглашал истину Тона. Священный трепет внушал он, так что даже тишайший шепот уст его гремел, будто гром. Тот, кто удостаивался лицезреть его, менялся навеки и уходил в мир с новой целью, а тому, кто сомневался, даровал он прощение. Прощение даже носителю смерти, коему пожертвовал он жизнь свою в расцвете юности своей, лишь затем чтобы восстать из мертвых вновь. Возрадуемся же!