Набат - [48]

Вечером аульцы устроили пир для строителей. Растроганный Муртуз, второй старший после тамады, попросил наполнить пивом деревянную чашу. Виночерпий тут же вручил ему полную до краев чашу, искусно вырезанную из гладкого куска липы.

— Ой, Муртуз, оштрафую тебя, — предупредил Дзаге, разглаживая усы. — Что-то ты надумал опять на свою голову?

Дзаге украдкой потянул друга за широкий рукав черкески:

— Сядь, бога ради, прошу.

Но Муртуз не слышал его.

— Да простят мне и молодые мой поступок… Сердце мое сейчас мне говорит: «Выпей за Дзаге. Пусть он живет еще много лет». Видит бог, как я желаю Дзаге…

— Остановись! — Дзаге встал. — Не позорь наши седые бороды. Что это случилось с тобой сегодня?

Но Муртуз уже приложился к чаше. Заиграла гармоника, молодые дружно, ритмично захлопали в ладоши, припевая:

Айс æй, аназ æй

Дæ зæнæджы тыххæй![33]

Муртуз приподнял над головой шапку, поцеловал дно чаши, потом перевернул ее над головой вверх дном:

— Пусть у тебя, Дзаге, будет столько болезней, сколько капель пива осталось в чаше!

Все захлопали, раздались возгласы одобрения.

Но вот виночерпий подал рог тамаде. Прежде чем произнести очередной тост, Дзаге сказал вполголоса:

— Стол — не базар в Моздоке. В тостах тоже есть свой черед.

Люди поняли, что он остался недоволен своим помощником Муртузом.

Собравшись с мыслями, тамада предложил выпить из турьего рога за бригадира.

— Ты не из моего рода, Тасо. И в Цахкоме ты появился недавно, кажется, лет двадцать назад, — тамада медленно поднялся.

Встали все сидевшие за столом, умолкли голоса.

— Но ты для нас роднее брата родного. С нами делил и наше горе, и наше счастье. Всего у нас хватало…

— Спасибо, — у Тасо дрогнул голос.

— Никогда раньше я не говорил о тебе так много ни в глаза, ни за глаза. Мне не вечно ходить по земле, хочу, чтобы люди знали, что я думаю о тебе.

Старик отпил из рога и передал Муртузу со словами:

— Ай, мой младший, где ты? Понадобилась мне твоя голова.

— Ты произнес красивые слова, а рог оказался у меня, — воскликнул Муртуз, надвинул шапку поглубже.

— Одному из нас надо оставаться трезвым, — пошутил тамада. — Лучше, если это буду я.

Произнесли тосты и за строителей, и за Гришу…

Потом Дзаге открыл танцы, пригласив жену, а внучка Фатима играла на гармонике.

Веселились цахкомцы, и только Буту с Асланбеком уединились, смотрели со стороны на веселье. Буту ждал, когда Фатима передаст гармонь одной из подруг. Тогда он пригласит ее на танец; Асланбек же последний год, с тех пор как арестовали Хадзыбатыра, не помнит, когда и повеселился бездумно.

Распорядитель танцев, похлопывая себя по ноге кнутовищем, повелительно призывал:

— Дружней бейте в ладоши! Фатима, не слышно гармошки. Прошу гостя на один танец.

Гриша не заставил уговаривать себя, вылетел птицей в круг, будто ждал этого момента. Застыл на носках, потом закружил на месте. Любуясь им, Буту подумал о том, кого из девушек он выберет. Гость остановился перед Фатимой в почтительной позе: приложил руку, к сердцу, склонил голову. Тише хлопки, замерло, но тут же радостно забилось сердце Буту: Фатима отказала даже гостю. Но что это? Умолкла гармонь… Фатима передала ее подруге и вышла в круг. Качнулась земля под ногами, чтобы не видеть, как танцует любимая девушка, он покинул танцы. За ним последовал Асланбек, нагнал, участливо взял под руку. Шли молча. Они с детства понимали друг друга без слов.

На следующий день Асланбек проследил, когда Гриша направился в школу, и тоже пришел туда.

Застал прораба за работой: Гриша вкручивал в люстру электрические лампочки. Положил Асланбек руки на подоконник и вприщур наблюдал за ним с улицы.

— О, привет!

Гриша заметил его и спрыгнул со стола.

— Здравствуй, — буркнул Асланбек.

— Ты что, того?

— Иди сюда, — позвал Асланбек. — Твоя тропинка в городе осталась. Понимаешь?

— Нет.

Гриша уперся локтями в подоконник.

— Фатима — невеста Буту! — выпалил Асланбек.

Засмеялся раскатисто Гриша:

— Ну и хорошо. Она красавица!

— А ты…

— Что я?

— Почему танцевал с ней?

— А-а, вот ты о чем.

— Жениться хочешь?

— Да меня, брат, в городе первая девушка ждет не дождется. Ну и фантазеры, как погляжу на вас.

— Не врешь?

Асланбек схватил Гришу за грудки, притянул к себе:

— Посмотри на меня.

— Смотрю.

Отпустил его Асланбек:

— Это хорошо.

— Что хорошо?

— Что ошиблись мы с Буту. Понимаешь, когда человек любит, он как будто пьяный. Ты прости меня.

— Ладно…

— Нет, так нельзя… Ты простил?

— Да будет тебе.

— Ты обиделся…

— Объяснились и все тут.

Гриша хлопнул по плечу Асланбека.

— Плохо получилось, очень, — все еще сокрушался Асланбек.

— Кончай убиваться по-пустому, — Гриша перемахнул через окно на улицу.

— Ты настоящий мужчина.

— Сам знаю, слушай, ты вот что скажи… Какого черта не переберетесь в долину? — переменил разговор Гриша. — Вас тут с гулькин нос, а школу подай, радио тяни за тридевять земель. Теперь Тасо требует электричество.

— А ты как думал?

— Да я бы вас за одну ночь перевез отсюда.

— Нет, так нельзя.

Асланбек оглянулся на снежные вершины:

— Какая у нас красота! Выше аула только небо и солнце.

— Да в долине…

— Подожди! Слышишь, как воздух звенит?

— Нет!

— Эх ты…

— А у нас трамвай грохочет.