Набат - [35]

Это был голос Фатимки.

Прибежала Санька домой сама не своя: и обидно, и радостно — отвергли подружки, да из сердца не выбросили.

Разделась молча и юркнула под одеяло. Ну, а Джамбот не идет к ней, надоели, как он говорил, ее коленца, и без Саньки не знает, куда деть себя.

Они сидели с матерью; он курил молча, а Анфиса держала перед собой газету и никак не могла сосредоточиться.

В нем вдруг появилось неведомое до сих пор ему чувство: бросить все и уехать куда глаза глядят, не пропадет, у него специальность, и на тракторе, и на бульдозере, одним словом, механизмы ему родня. А на худой конец и лопату возьмет, сил в нем на троих городских: видел их на уборке, это и говорить не надо, хлюпкие больше попадаются. Двоим расквасил нос за Саньку, потом стало стыдно, ходил мириться, мол, невеста она мне, а вы ее за околицу приглашали, разобраться надо было, такая девчонка да будет ждать, пока женихи из города привалят.

Уехать… Маманю с кем оставить? А как с квартирой в новом доме? А кому он назло сделает? Председателю? А мать же на собрании заявила: «Таких как ты перебывало, а станица стояла и будет стоять». Будет, это точно… Вернусь, как нового изберут, не вечно этому быть. Да нет, лазейку ищу, уж рубил бы одним махом. Ишь, одним махом, а если духу не хватает?»

Теперь председатель его в прогульщики записал, на всю станицу осрамил, а ведь все знают, что никто раньше Джамбота не отремонтировал трактор. Не мытьем, так катаньем…

Невеселые мысли прервал Санькин вскрик. Джамбот скорей к ней, и мать за ним на другую половину хаты. И предстало их глазам: в одной ночной сорочке стоит Санька на коленях перед раскрытым сундуком и яростно выбрасывает вещи.

— Вот! На… Все у меня есть! Все! У кого в станице еще есть? Милые мои…

Прижала к голой груди черные лакированные туфли на высоких каблуках.

Вспомнила Анфиса, сколько радости было в доме, когда Фатима продала снохе эти туфли, содрала, правда, с нее две цены.

— Лебеди вы мои, тлеете в сундуке!

Целует Санька туфли, прикладывается к ним щекой.

— Да как же я надену вас? Где мне взять такие ноженьки?

Швырнула туфли на пол и выхватила из сундука платье:

— В театр я пойду в нем? Не пойду. Нет театра… А жрать кто приготовит? Кто?

Платье замерло на мгновение в воздухе, плавно проплыв, распростерлось на полу.

Переглянулись мать с сыном.

— Джамбот, — взмолилась Санька, упала мужу в ноги. — Христа ради прошу тебя! Милый, уедем.

Не сдвинулся он с места, смотрел на жену, медленно бледнея, испугался своей же мысли: сграбастать — да на мороз, выкупать в снегу, на всю жизнь выбить дурь из головы! Удержался. А это стоило ему сил. Оседлал он стул, чувствуя, как отяжелели руки, плечи.

В эту ночь несколько раз выходил во двор Джамбот, и вместе с ним мысленно туда же шла мать, но так и не смогла догадаться, почему он подолгу оставался на холоде.

Вспомнила, как однажды костылем ненамеренно разворошила большой муравейник, и муравьи кинулись ошалело во все стороны. Видно, так и у них в доме намечается.

Уже устало смыкались глаза, когда появилась сноха: она шла босая, у порога задержалась, сунула ноги в валенки, влезла в пальто. Плечом ударила в набухшую дверь, но та поддалась только с третьего раза.

Чего она стесняется держать горшок?

В ночной тишине, как выстрел, прозвучал крик со двора:

— Ой…

Раньше чем Анфиса успела позвать сына, он уже выбежал во двор.

Трясущимися руками мать надела на себя кофточку.

Распахнулась настежь дверь, и Джамбот втащил в хату стонущую жену.

— Потерпи, сейчас… Еще немного, — с тревогой в голосе приговаривал он.

Мать бросилась помогать ему, вместе подняли Саньку на кровать.

— Вот и все… Где болит? Скажи, Санюша, где, ну? — хлопотал Джамбот.

Но она не переставала тихо вскрикивать, наконец указала рукой на свой бок.

— Маманя…

Анфиса никак не могла попасть в рукав пальто.

— Фельдшера! Скорей, помирает же…

На дворе кружилась метель, гонялась с яростью за кем-то; снегу намело. За калиткой Анфиса приноровилась к ветру, а ветер версовый[27], станичники не ошиблись: обещали его этой ночью; она подставила ему левый бок, подняла кверху воротник пальто, и, как могла, скорей к дому фельдшера.

Забарабанила по запорошенному стеклу, и тотчас в хате, вспыхнул электрический свет, затем скрипнула дверь.

— Кто там?

Она к калитке, а ветер словно этого ждал, взвыл, ударил в грудь, не дает идти, удерживает ее на месте.

— Здесь я, здесь! — звал фельдшер.

Рванулась вперед изо всех сил Анфиса, и очередной порыв ветра сорвал с ее губ:

— Саньке плохо.

— Иду! — донеслось в ответ.

Дождалась фельдшера, и пошли вместе.

— Погоди…

Фельдшер прильнул к ее уху:

— Что с ней?

— В боку сильно стреляет, орет.

Фельдшер закрыл глаза, снег успел запорошить лицо.

— Позвони в район. «Скорую» немедленно вызывай, — прокричал он, удаляясь.

Телефоны были в сельсовете и у председателя колхоза. Никогда до сих пор не приходилось звонить в район, но она знала, что сельсовет на ночь закрывают, значит, надо идти в контору. Туда она и направилась, уже не прячась от ветра.

Открыла ногой дверь, ввалилась в темный коридор, подталкиваемая ветром в спину.

В кабинете председателя, вытянувшись на стульях, спал сторож. Анфиса энергично растолкала его: